Бродский глазами современников

все дальше уходит от относительной рациональности прозы, все чаще эксплуатирует очень субъективные ситуации, подсознание человека, в этих стихах также выражено желание восстановить философское содержание поэзии. И здесь опять мы с Бродским сходимся и расходимся с некоторыми поэтами- модернистами.

В своей лекции о вашем творчестве Бродский сказал: 'Ему свойственен катастрофический, почти апокалиптический склад ума'[463]. И действительно, в молодости вы руководили поэтической группой 'Катастрофисты'. Вы осознаете, что вам присущ такой склад ума?

Пожалуй, да. Он приближает меня к славянскому типу мышления, ибо это склад ума Соловьева, Достоевского и других. И, конечно, существует польский вариант того же самого. Похоже, Бродский прав, но я не очень этим горжусь.

В некоторых ваших стихах доминирует чувство вины. Это потому, что вы выжили, или потому, что вы не пережили все послевоенные страдания Литвы и Польши? И следует ли из этого, что чувство вины это ваш комплекс Квазимодо, который, по мнению Цветаевой, должен иметь каждый поэт?

Я не уверен, что каждый поэт должен страдать таким комплексом. Я знаю, что у меня есть комплекс вины, я не думаю, что его нужно объяснять историческими событиями, я думаю, что его корни следует искать глубже, в моем случае — чувством судьбы, чувством рока, и появилось это чувство очень рано, почти в школьные годы. Мой друг Адам Михник недавно в разговоре со мной сказал: 'Мне нравится твоя поэзия, потому что она кровоточит. Она также демонстрирует, что рана может стать источником силы'. Может быть, литература вообще и поэзия в частности вырастают из раны. Надо только преодолеть боль.

Бродский взял эпиграфом к сборнику своей прозы 'Меньше, чем единица' строку из вашей 'Элегии к N.N.': 'And the heart doesn't die when one thinks it should'[464]. В переводе Бродского она звучит следующим образом: 'И как сердце бьется тогда, когда надо бы разорваться' [III:292][465] . Не могли бы вы пояснить этот стих?

Здесь я описал очень конкретную ситуацию очень близкого мне человека. Ее сын был отправлен в немецкий концлагерь на смерть, но она продолжала жить. Этот опыт пережили и миллионы русских при сталинизме. У меня есть русская знакомая, ее муж был арестован во время чисток. У нее был ребенок, она никому не могла показать, что случилось что-то страшное.

Бродский как-то заметил, что 'вам доставляет почти чувственное удовольствие сказать 'нет''[466]. Это правда?

Боюсь, что правда [Смеется]. Но дело обстоит сложнее. Я назвал себя 'экстатическим пессимистом'. Шопенгауэр, на мой взгляд, создал самую лучшую теорию литературы, искусства, объективную, как голландские натюрморты, я стараюсь ее практиковать.

И вы, и Бродский широко пользуетесь категорией отрицания в ваших стихах. Какова их функция?

Я человек противоречивый. Я не могу представить себя как цельную личность. Меня постоянно разрывают противоречия.

Не потому ли ваша поэзия так трудна, и суть ее так дразняще неуловима для читателя? Не могли бы вы подсказать какие-то пути ее адекватного прочтения?

Да, моим читателям нелегко, они не могут понять, почему я так часто меняю свою точку зрения, свои мнения. Я недавно показал своему чешскому другу два стихотворения. Содержание одного из них полностью противоречило тому, что говорится в другом. Я спросил его, стоит ли их публиковать, ведь они исключают друг друга. Он ответил: 'Конечно, поскольку это так характерно для тебя, но постарайся поместить их рядом и напиши к ним 'краткий комментарий'. Мои стихи очень иронические, в них много аллюзий к польской поэзии XVI, XVII, XVIII веков.

Вы, в сущности, младший современник Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Цветаевой. Как рано вы познакомились с их поэзией?

Как это ни странно, я не был большим читателем русской поэзии, русской литературы. Я получил от своего друга году в 1934-м книжку Пастернака 'Второе рождение'. Я не понял, что 'второе рождение' — это аллюзия. Мне его стихи очень понравились. Между прочим, поэт Коржавин сказал кому-то, что он возлагает ответственность именно на эту книгу Пастернака за свое обращение в сталинизм, потому что в ней столько красоты и счастья. О Мандельштаме я узнал очень поздно. Я не думаю, что русская поэзия влияла на меня очень сильно. Я пережил влияние французской поэзии.

И английской?

Да, но в меньшей степени, потому что французское влияние пришлось на годы моего становления.

По вашему мнению, 'поэт, прежде чем он будет готов подойти к вечным вопросам, должен следовать определенному непреложному кодексу. Он должен быть богобоязненным, любить свою страну и свой родной язык, полагаться на свою совесть, избегать союза с дьяволом и опираться на традицию'[467]. Отвечает ли Бродский всем этим требованиям?

Да, безусловно. Я уже сказал, что, может быть, на фоне западной поэзии мы в арьергарде, Бродский и я, но, может быть, и в авангарде. Это никогда не известно, потому что если поэты сильно действуют, то они меняют направление поэзии.

Как вам видится сегодня это 'гигантское, странной архитектуры, [...] здание поэзии Бродского'[468]?

Для меня архитектура — ключ к поэзии Бродского. Он постоянно возвращается к Петербургу. Он сам это подчеркивает в прозе. Контраст особенно разителен в сравнении с Беккетом, для которого архитектура нейтральна, у Бродского она очень важна. Возьмите, например, его пьесу 'Мрамор', это очень беккетовская пьеса, с той существенной разницей, что местом действия избран древний Рим, доминируют классические мотивы и играет архитектурное воображение. Бродский — поэт сложного культурного наследия, он использует темы Библии, Гомера, Вергилия, Данте, английских метафизиков и древнерусской литературы. Классические темы делают^его поэтическое здание гигантским, но ими подчеркнуто единство европейской культуры. Бродский, я думаю, не страдает ни комплексом неполноценности, ни комплексом превосходства по отношению к Западу.

Вы однажды сказали, что не соответствуете американскому представлению о поэте[469]. Соответствует ли ему Бродский?

Не думаю, потому что в американском представлении поэт должен быть алкоголиком, пережить пару нервных срывов, несколько попыток к самоубийству, посещать психоаналитика и т.д. Давайте закончим на этой юмористической ноте.

Насколько я знаю, у вас нет стихотворения, посвященного Бродскому. Можно ли мне взять для этого сборника ваших 'Секретарей'[470], стихотворение о поэте вообще?

Да, уж так получилось, что у меня действительно нет стихотворения, написанного специально для Бродского. Если вам так нравятся 'Секретари', пожалуйста, берите.

СЕКРЕТАРИ

Я всего лишь слуга незримого —

Того, что диктует мне и еще кому-то.

Секретари, мы бродим по свету, не зная друг о друге,

Понимая так мало. Начиная с середины фразы,

Обрывая речь на полуслове. А какое сложится целое,

Не нам понять — ведь никто из нас его не прочтет.

1975

Перевел с польского Андрей Базилевский