Джером Клапка Джером
ЕСЛИ БЫ У НАС СОХРАНИЛИСЬ ХВОСТЫ!
Эссе
Один мой друг жалеет, что у нас нет хвостов. Он уверяет, что нам было бы очень полезно, если бы у нас, как у собак, был хвост, который вилял бы, когда мы довольны, или вытягивался в струнку, когда мы сердимся.
— Пожалуйста, приходите к нам опять поскорее, — говорит хозяйка. — Не ждите приглашения, будете идти мимо и загляните.
Мы ловим ее на слове. Служанка, открывшая нам дверь, говорит, что она «посмотрит», дома ли хозяйка. Затем слышны торопливые шаги, голоса, хлопанье дверей. Нас вводят в гостиную, и горничная, запыхавшаяся, вероятно от своих «поисков», заявляет, что ее госпожа дома. Мы стоим на коврике у камина, вцепившись руками в шляпу и трость, которые кажутся сейчас дружелюбными и сочувствующими. Чувствуем мы себя так, точно пришли к зубному врачу.
Входит хозяйка. Лицо ее расплылось в улыбку. Кто знает, действительно ли она рада видеть нас или в эту минуту она говорит себе: «Черт его побери, угораздило же его прийти как раз в то утро, когда я собиралась вешать выстиранные занавески!»
Все же она делает вид, что в восторге от нашего прихода, и просит остаться к завтраку. Каким облегчением было бы для нас, если бы можно было перевести взгляд с ее сияющего лица на хвост, независимо высунувшийся из прореза в юбке. Виляет он или же сердито вытянулся перпендикулярно к юбке?
Однако я опасаюсь, что к настоящему времени мы успели бы обучить свои хвосты вежливому поведению. Мы научили бы их восторженно вилять в то время, как внутренне мы рычали бы от злости. Когда человек впервые сделал одежду из фиговых листков, чтобы скрыть свое тело, он в то же время надел маску лицемерия, чтобы скрыть свои мысли.
Иногда задаешь себе вопрос: так ли уж много мы от этого выиграли? У меня есть маленький приятель, которого воспитывают на очень странных принципах. Можно по-разному судить о том, сошли или не сошли с ума его родители, но у них, несомненно, своеобразная точка зрения: они внушают мальчику, что важнее всего во всех случаях жизни говорить правду. Я с интересом наблюдаю за этим опытом. Если вы спросите мальчика, какого он о вас мнения, он ничего не скроет от вас. Некоторые предпочитают не задавать ему этого вопроса вторично. Они говорят:
— Какой ты грубиян!
— Но ведь вы сами настаивали, — объясняет ребенок. — Я же говорил, что лучше помолчу.
Это их нисколько не утешает. Однако, в результате, он стал особой с весом. Люди редко рискуют спрашивать его мнение о них, но зато, благополучно пройдя через это тяжкое испытание, ходят с задранным носом.
Вероятно, вежливость была изобретена для утешения недостойных. Мы проливаем бальзам любезностей равно на правых и неправых. Мы уверяем каждую хозяйку дома, что провели у нее самый приятный вечер в нашей жизни. Каждый гость также призывает благословение на наши головы за то, что мы пригласили его.
Я вспоминаю, как однажды очень милая леди в одном из городков южной Германии организовала прогулку в лес на санях. Прогулка на санях — это совсем не то что пикник: те, кому хочется остаться вдвоем, не могут уйти и «заблудиться», предоставив скучным особам довольствоваться обществом друг друга. Во время такой прогулки вся компания держится вместе с раннего утра до позднего вечера. Нам предстояло проехать двадцать миль, сидя по шести человек в санях, пообедать всем вместе в уединенной гостинице, потанцевать и попеть, а затем, при лунном свете, возвратиться домой. Успех здесь зависит от того, насколько каждый член общества чувствует себя на месте и способствует всеобщей гармонии. Накануне вечером в гостиной пансиона, где все мы жили, наша предводительница производила окончательное распределение мест. Одно место оставалось свободным. Кого же пригласить?
— Томпкинса!
Два голоса одновременно назвали это имя. Трое других немедленно присоединились к их дуэту. Томпкинс, его-то нам и нужно! Это был самый веселый и приятный компаньон, какого только можно себе представить. Уж он-то позаботится, чтобы наша прогулка прошла удачно. Томпкинс только что приехал, и мы указали его нашей предводительнице. Мы все сидели вместе и слышали его добродушный смех, доносившийся с другого конца комнаты. Предводительница поднялась и направилась прямо к нему.
Увы! Она была близорука, а мы об этом не подумали. Она вернулась, торжествующе ведя за собой человека унылого вида, с которым я познакомился годом раньше. В Шварцвальде и надеялся никогда больше не встретиться. Я отвел ее в сторону.
— Делайте что хотите, — сказал я, — но не приглашайте… (я забыл его фамилию. Я почувствую себя счастливее в тот день, когда вообще забуду о его существовании. Назовем его Джонсоном.) Мы не успеем проехать и полдороги, как он превратит нашу прогулку в похоронное шествие. Однажды я взбирался вместе с ним на горы. Он хорош лишь одним: он заставляет вас забыть, что у вас есть еще какие-нибудь неприятности.
— О каком Джонсоне вы говорите? — спросила она.
— Да вот об этом, — пояснил я, — о типе, которого вы привели с собой. Зачем вы это сделали? Неужели ваш женский инстинкт ничего вам не сказал?
— Боже мой! — воскликнула она. — Я же думала, что это Томпкинс! Я пригласила его поехать с нами, и он согласился.
Она была образцом хорошего воспитания и слышать не хотела о том, чтобы сказать Джонсону, что его по ошибке приняли за симпатичного человека, но что, к счастью, ошибка эта вовремя обнаружена.
Не успев отъехать, он поссорился с кучером саней, а потом всю дорогу обсуждал налоговый вопрос. В гостинице он откровенно высказал хозяину свое мнение о немецкой кухне и потребовал, чтобы открыли окна. Один из нашей компании — немецкий студент — запел: «Deutschland, Deutschland uber alles»[1], и это привело к тому, что Джонсон произнес горячий монолог на тему о том, какое место описание чувств должно занимать в литературе, а заодно осудил все черты тевтонского характера. Мы не танцевали. Джонсон заявил, что, конечно, это его личное мнение, но когда пожилые люди хватают друг друга за талию и вертятся точно дети, это представляет собою удручающее зрелище, хотя для молодежи такая резвость вполне естественна. Пусть уж молодые прыгают. В нашей компании было только четыре человека, которые имели еще кое-какие основания утверждать, что им еще нет тридцати, но они были так деликатны, что не стали подчеркивать свою молодость. Обратный путь Джонсон посвятил подробному анализу вопроса о том, что такое развлечение, из чего оно действительно состоит.
И все же, желая ему доброй ночи, наша предводительница поблагодарила его за компанию в таких же точно выражениях, какие услышал бы Томпкинс, который при своем неистощимом юморе и такте сумел бы сделать этот день таким, что мы все долго вспоминали бы его.
Мы дорого платим за недостаток искренности. Мы перестали радоваться похвалам: они потеряли всякую цену. Люди крепко пожимают мне руку и говорят, что им нравятся мои книги, но это только раздражает меня. Не потому, что я ставлю себя выше похвалы, — никто этого не делает, но потому, что я не уверен, правду ли говорят эти люди. Они сказали бы то же самое, если бы не прочитали ни одной строчки, написанной мною. Если я прихожу в дом и вижу мою книгу, лежащую открытой на диване под
