Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно»

крымские подпольщики, но имевшие связь с лесом, то им в праве считаться патриотами было отказано. Еще более несправедливо поступили с теми людьми, которые, рискуя жизнью, сотрудничали с разведчиками 4-го Украинского фронта. Поскольку крымские партизаны обслуживали «конкурирующие» с ними части Отдельной Приморской армии, то все эти люди так и не получили официального статуса подпольщиков.

Руководитель Ялтинской подпольной организации АИ. Казанцев писал: «Отчет о проделанной мною работе в тылу врага я с выходом из леса принес первому секретарю Ялтинского горкома т. Кузнецову. Но он не принял его, потому что меня никто не уполномочивал на подпольную работу на ЮБК, и обозвал самозванцем. Пришлось отчет отвезти в Симферополь и сдать в отдел по изучению истории Великой Отечественной войны, а копию его направить в Москву в ЦК партии…» [83]. Значение Ялтинской подпольной организации, издававшей свою газету, давшей партизанскому движению Крыма два партизанских отряда, долгие годы сознательно замалчивалось.

Не имея реальной возможности осветить деятельность всех 220 официально заявленных подпольных организаций, в настоящей работе мы остановимся только на двух из них: подпольной организации «дяди Яши» — «Ходячего» и СПО — Симферопольской подпольной организации.

Так получилась, что, занимаясь историей партизанского движения с 1970 года, мне довелось беседовать со многими людьми, официально признанными членами той или иной подпольной организации. Среди них были Виктор Алтухов, Алексей Калашников, Григорий Литвиненко, Лидия Орленко, Лидия Трофименко. Были продолжительные беседы с близкими родственниками погибших подпольщиков Вадима Лобовикова, Григория Радюкова.

Но начать свое исследование я хочу с рассказа о двух подпольщиках — преподавателях Симферопольского автодорожного техникума.

Первый из них, Георгий Кириллович Бузинов, был завучем техникума до войны, во время войны и многие годы после войны. Его рассказ об участии в симферопольском подполье был искренен и бесхитростен. Пару раз на немецких объявлениях, рассказывающих об успехах вермахта и окончательном разгроме Красной Армии, он собственноручно написал — «Вранье!»

Работая кочегаром в какой-то котельной, обслуживающей жилые дома, в которых проживали немецкие офицеры, он нечаянно вывел котел из строя, за что тут же был уволен. Впоследствии этот факт вошел в деятельность подпольной организации уже как сознательная диверсия.

В 1965 году за свою подпольную деятельность Г.К. Бузинов был награжден медалью «За отвагу».

Владимир Дмитриевич Зиновьев был членом подпольной организации села Пролом Карасубазарского района. Часто выступал с воспоминаниями о своем героическом прошлом. В том же 1965 году тоже был награжден медалью «За боевые заслуги». Правда, было ему в те годы всего девять лет.

Поэтому любому исследователю, который начинает изучать деятельность подпольных патриотических организации, приходится очень внимательно отделять «зерна от плевел».

Отношение оккупационных властей к вопросам религии, бизнеса сразу же вселило во многих жителей Крыма определенную надежду. Надо отметить, что у многих крымчан уже был опыт общения с «германцами», как тогда называли немцев. В моей семье сохранилось предание о том, что одна из тетушек моей мамы в 1918 году чуть не вышла замуж за какого-то немецкого солдата, и помешало свадьбе только стремительное бегство немцев из России.

Я хочу привести фрагмент воспоминаний Нури Халилова:

«Зонденфюрер (агроном) Гертель собрал всех старост нашего сельсовета — восемь человек, по одному от каждой деревни. Он интересовался посевами пшеницы, ячменя, картошки. Все восемь старост жаловались, что нет семян для посева, что Советы при отступлении все зерно забрали. Зерно в элеваторах облили бензином и подожгли. Сгорел и неубранный урожай на полях. Все это делали для того, чтобы урожай не достался врагу, а о народе не думали. Ничего не посеяли в 1941–1942 годах, а потому в деревнях начался страшный голод.

Узнав положение дел в селах, комендант уехал в Симферополь. Снова появился дней через пятнадцать. Собрал старост и сообщил, что ездил в Украину, привез вагон ячменя, картофеля, кукурузы для посева. Старостам велел все забирать и раздать общинам из расчета на душу населения. Часть полученного от Гертеля зерна тут же пустили на еду, а часть все же посеяли. Благодаря этому многие спаслись от голодной смерти.

Однажды Гертель вызвал меня, и мы поехали в деревню Кизил-Коба. Нашли старосту Сефер-Ага. Отошли в незаметное место, сели на камни. Комендант спросил Сефера: ты партизанам помогаешь? Вот на этой бумаге все написано. Восемь подписей ваших сельчан под жалобой.

Сефер сказал: «Приходят ночью, просят продукты. Люди голодные. Иногда картошку, соль, муку даем».

Понятно, сказал комендант. Он протянул жалобу в мои руки. На листе форматной бумаги на одной стороне было написано по-русски, а на другой — перевод по-немецки. Я зачитал русский текст и все восемь фамилий жалобщиков.

— Запомни этих людей, сказал комендант. Они твои враги, а я политикой не занимаюсь. Я — агроном.

Потом комендант приказал мне дать Сеферу спички и сжечь жалобу. Я так и сделал. Сефер облегченно вздохнул. Он был сильно испуган.

Из Кизил-Кобы мы сразу поехали в село Ангара. Нашли старосту Дмитрова. Пошли в глубь сада, сели на пни. Повторилось то же самое. Гертель вынул из кармана такую же бумагу — жалобу на старосту о том, что он помогает партизанам. Подписало ее четыре человека, которые конкретно указали, когда и что давал партизанам староста.

Он испугался, но тоже не отрицал, что отдал бычка, мешок муки, картошку…

Комендант вновь сказал: «Запомни фамилии своих врагов, а эту жалобу — сожги». Удивительный был этот Гертель. В дальнейшем, когда в опорный пункт приходили люди с доносами, он их прогонял. Говорил: «Я — агроном, а вы, если хотите, езжайте в Симферополь» [57, с. 10].

В городе заработали школы. Начались занятия в моем родном автодорожном техникуме. Его студент той поры, впоследствии мой коллега Николай Константинович Чефранов, рассказывал, что когда однажды он попал в облаву и его отправка в Германию казалась неотвратимой, то предъявленный документ о том, что он является студентом Симферопольского автодорожного техникума, возымел чудесное воздействие, и его тут же выпустили.

Повсеместно открывались мелкие торговые точки. Один из моих родственников, оставаясь в оккупированном Симферополе, наладил производство и организовал торговлю чего-то типа современного стирального порошка и довольно-таки преуспевал. Он совершенно не вмешивался в политику, но в 1944 году после освобождения Симферополя был осужден по 58-й статье за «измену Родине».

Занимаясь историей названий улиц Симферополя периода оккупации, я просмотрел едва ли не все домовые книги и с удивлением обнаружил, что все акты купли-продажи, которые оформлялись в период с ноября 1941 по апрель 1944 года и которые были заверены немецкими печатями, оказывается, имели юридическую силу и признавались нашими властями.

Между квартировавшими в Симферополе немецкими офицерами и «хозяевами квартир» в большинстве случаев возникали нормальные человеческие взаимоотношения. При этом, правда, «хозяйку» выселяли в самую маленькую комнату или даже в сарай, а «квартиранты» занимали самую лучшую. Мне не раз доводилось слышать о том, как офицер-квартирант помог вылечить ребенка, лично отведя его в немецкий госпиталь. Совершенно по-иному строились отношения с румынскими солдатами и офицерами. Поведение румын вызывало у населения ненависть. Румынские солдаты все делали исподтишка, без зазрения совести воровали все, что попадало на глаза. Объяснялось это тем, что снабжение румынской армии было налажено из рук вон плохо и солдаты вынуждены были заниматься «самообеспечением».

Сравнивая немцев периода 1918 года и периода 1941 года, симферопольцы совершенно не учитывали тот факт, что «те немцы» не были носителями нацистской идеологии. Буквально с первых же дней на территории Крыма стал действовать институт заложников. Если в Симферополе в первые месяцы