— Знаете, где сын? — прежде всего спросил он.
Губы у Крайнева дрогнули, глаза потеплели.
— Спасибо, товарищ нарком. Знаю.
— Растет, вытянулся, говорят. В детский сад ходит. Здоровье как?
— Хожу, но нервное истощение сказывается.
— Не мудрено. Но не беда. Страшное позади. Поможем отдохнуть и полечиться еще. Поедете на тот завод, где Макаров работает. Кстати, там сейчас крупные медицинские силы.
Крайнев возразил:
— Я прошу отпустить меня в армию.
— А заводы кто возрождать будет? Новые люди? — Нарком помолчал и затем добавил: — Первое задание вам — займетесь проверкой выполнения заказов для вашего завода. Знаете, как пригодились данные, переданные вами по радио? Все основное мы заказали и, как только Донбасс освободят, отправим на юг. А когда наберетесь достаточно сил, возглавите проектирование мартеновского цеха.
Крайнев оживился, и нарком заметил это.
— Первые агрегаты восстановим по-старому, а затем будем строить новые печи большой мощности, полностью автоматизированные. Это сложно, но это прекрасно. Сталевар уже не рабочий. Он техник. Впрочем, вы и сами понимаете не хуже меня.
— Задание принимаю. Только с условием: хочу вернуться в свой город в день его освобождения, если уж не доведется освобождать.
— Почему вам хочется этого? — спросил нарком, уловив в голосе Крайнева волнение.
— Я оставил в подполье жену, — не раздумывая, признался Крайнев, в упор глядя в глаза наркому.
— Позвольте. Ваша жена прислуживает гитлеровцам. Крайнев слегка покраснел.
— Мне с первым выбором не повезло.
— Да, бывают смолоду ошибки, исправлять их трудно, — посочувствовал нарком.
— Но можно, — горячо возразил Сергей Петрович и снова посмотрел наркому прямо в глаза: — Я ни одного лишнего дня не смогу пробыть в неизвестности. И прошу разрешить мне вернуться в Донбасс вслед за армией. — Помрачнев, он добавил: — Может, ее уже нет в живых…
— Успокойтесь. Жива и продолжает борьбу комсомолка Валентина Теплова.
— Товарищ нарком! Это точно? Это правда?.. — Крайнев с облегчением откинулся на спинку кресла. Груз всевозможных опасений, который давил его последние месяцы, мигом исчез, но он еще не поверил до конца, боялся поверить в такое счастье. — Но откуда?..
— Такая уж у меня обязанность — знать все о своих кадрах.
— Откуда? — переспросил Крайнев.
Нарком улыбнулся.
— Как же не знать человека, который спас жизнь хорошему инженеру и патриоту?
— Скажите, ради бога, как узнали? — взмолился Сергей Петрович.
— В Москве с начальником штаба партизанского движения виделся. Он мне о вас рассказал, и не только о вас. Порядок у него — даже я позавидовал. В штабе о каждом человеке знают — где он, что с ним. А ведь партизаны и в лесах, и в степях, и в болотах — сколько их! Мои же сотрудники отдела кадров иной раз инженера по неделе ищут. Куда эвакуировался, на какой завод переехал? И я их особенно не бранил: думал, так и должно быть. Теперь потребовал самого точного учета.
Нарком первый раз за всю беседу взял папироску, протянул коробку Крайневу. Тот отказался, показав на сердце.
— Когда едете к сыну?
— Сегодня.
Нарком вызвал секретаря.
— Билет товарищу Крайневу на поезд. И свяжите меня с Ротовым.
Выйдя от наркома, Сергей Петрович зашагал по улицам Свердловска, испытывая ни с чем не сравнимое блаженство. Он мог идти прямо, свернуть направо, налево, зайти в магазин. За ним никто не следил, и никому до него не было дела. Он просматривал театральные афиши и любовался людьми, которые шли, как обычно ходят люди, — не сгорбившись, не таясь. На их лицах не было того страшного выражения отчужденности и ненависти, какое он привык видеть в оккупации. Во дворах беззаботно играли дети, которые никогда не знали и не узнают гитлеровцев. Радовали звонки трамваев, сирены машин, гудки заводов. Все это было так обычно для всех и так странно для него. «Как хорошо, что к ощущению свободы привык немного в госпитале! — подумал он. — Прилети самолетом прямо сюда — с ума сойти можно».
И все же, поймав на себе чей-то пристальный взгляд, Крайнев почувствовал, что у него по привычке напряглись нервы.
«Развинтился, — отметил он с досадой. — Впрочем, тут и не разберешь: развинтился или завинтился».
Остановился у концертной афиши. Марина Козолупова. Захотелось послушать музыку — его давнишнее увлечение, — и он подошел к кассе, но передумал — показалось кощунством сидеть в концертном зале, упиваться мелодиями в то время, как там, в подполье, его товарищи рискуют жизнью. Постоял и вышел.
Однако удержаться от искушения пойти в кино не смог. Еще издали, раньше чем прочитал название картины, внимание привлек большой красочный плакат — напряженное женское лицо на фоне горящего дома. «Она защищает Родину».
Во время сеанса Сергей Петрович пожалел о том, что попал сюда: фильм перенес его в страшную обстановку оккупации.
Когда он вышел из кинотеатра, уже стемнело, но улицы были ярко освещены, фонари цепочкой уходили далеко к зданию Уральского политехнического института. На тротуарах сновали люди. Порой его толкали, но и теснота и шум только радовали: он среди своих людей, на своей, никогда не топтаной врагами земле.
7
Посещение цехов Гаевой считал неотъемлемой частью партийной работы — так он не только вникал в производство, но и приближал к себе людей. Здесь к нему подходили даже те, кто не пришел бы в партком, — то ли по застенчивости, то ли по привычке долго собираться. Часто под шум грохочущих механизмов вспыхивали беседы, порой задушевные, порой бурные, но неизменно приносившие пользу.
Так случилось и сегодня. Проходя по среднесортному цеху, Гаевой увидел Первухина. Вальцовщик, хмурый, стоял в ожидании начала смены.
Парторг подошел к нему.
— Что такой сердитый?
— Да как же. Ходил я, ходил по вашему совету к директору и слышал одно: «Катать не можем», — в сердцах ответил Первухин. — Он так и в наш наркомат написал и в танковый. На том и закончилось. А танки стоят. Прислал мне с танкового завода письмо строгальщик один. По двенадцать часов люди из цеха не выходят, без выходных работают — и все одно не успевают. Выругал, и поделом: обещал, мол, черт старый, помочь и набрехал. Каково такие письма читать? Не по возрасту в брехунах ходить.
— А почему ко мне не зашли? — упрекнул Гаевой. — Я же вам говорил: не заладится — помогу.
— Почему, почему! — разозлился Первухин. — Потому что и у вас особого желания помочь не увидел.
— Письмо с вами?
Первухин протянул парторгу конверт, а сам продолжал изливать свою досаду:
— Знатный калибровщик расчет делал — Свиридов. Это бог в своем деле. Говорит, нельзя, не пойдет.
