большие, опушенные густыми ресницами, скорее женские, чем мужские глаза, ответил не наработанным, еще не набравшимся властности, вкрадчивым мягким голосом:
— Лет пять. Так мы договорились с Борисом Ефимовичем. Он сказал, что президент тоже так считает.
Бревнов проработал меньше года. Ничего не поделаешь — 28 лет возраст прекрасный, но он мал для человека, оказавшегося во главе одной из самых крупных монополий в стране, к тому же не энергетику по образованию. Бревнов, наверное, неплохой менеджер. Живые глаза, голос негромкий, сродни голосу нового и.о. премьера. Женат на богатой американке. Наш разговор с ним был по-своему примечателен. Вообще таких разговоров было три. Я затеял проект в сфере СМИ, где РАО «ЕЭС», по нашему замыслу, должно было выступить одним из соучредителей. Первые переговоры мы проводили с прежним руководителем РАО Анатолием Дьяковым. Мы быстро нашли общий язык. Дьяков три раза подчеркнул, что РАО обязательно войдет в учредительскую долю. Ему проект интересен, и «Единые энергосистемы» будут его поддерживать. Достаточно скоро все изменилось. Дьяков отошел на вторые роли, а на ключевую позицию новый первый вице-премьер Немцов поставил своего человека — Бориса Бревнова. И все дальнейшие переговоры я вел уже с ним. Разговоры были милыми, но безрезультатными.
Да, это другая генерация, другая жизненная философия, и слова об общественной значимости каких-либо замыслов для этих ребят — слова ватные и пустые. Пришел человек с мироощущением посредника, предпринимателя, а не энергетика. Электричество — это товар. Кто с этим будет спорить? Но электричество — это еще и энергия, вырабатывающаяся строго по законам физики, это во-вторых. И, наконец, в-третьих, электричество — это определяющий фактор социального комфорта, бытовой независимости. «Нет, нет, — рассуждают люди такого типа. — Это все крики из другой эпохи. Прежде всего — товар, который надо выгодно продать». И ведь не станешь спорить. По-своему, очень по-своему, они правы. Почему? Пожалуй, им так проще жить. Не они для мира, а мир для них. Даже Гайдар для них уже нечто отдаленное.
Так вот, первой фразой, положившей начало нашему разговору, были слова:
— Вы задаете мне вопрос о моих замыслах. Вы находитесь в монополии № 1. Вы обратили внимание, в каком жутком состоянии офис этой монополии? А офис — это лицо.
Он не говорил слов типа «новые технологии», «модернизация», «капитальное строительство», «обновление машинного парка». Ничего подобного.
— Нам надо научиться продавать, — сказал Бревнов и добавил: — А продавать есть что! Самая богатая естественная монополия сидит на картотеке. Дичь!!!
Ему нравилось быть магнатом. И он ни на секунду не задумывался, что костюм под названием РАО «ЕЭС» ему велик, очень велик. У него не было даже капли почтительности к предшественникам. И это бросалось в глаза. Каждые три-пять минут раздавались телефонные звонки, большинство из которых приходилось на миниатюрный мобильный аппарат. Это тоже была дань стилю. Многим собеседникам Бревнов отвечал по-английски. Заглядывали консультанты, секретари. Приносили какие-то бумаги. Он просматривал их наискосок, не вчитываясь. Это были по большей части газетные статьи, копии каких-то документов. И всякий раз следовало одно и то же уточнение: «Сделайте копии для Бориса Ефимовича». На моих глазах политика умножалась на бизнес, чтобы вернуться к авторам утроенно возросшим влиянием в политике. Разумеется, Бревнов не Кириенко. Последний на шесть лет старше, но история с Бревновым показательна. Все решалось не по нормам развития системы, исходя из понимания, что при всех изъянах три сверхмонополии (РАО «ЕЭС», МПС и РАО «Газпром») есть становой хребет, удерживающий гигантское территориальное пространство под названием «Россия» как единое целое. Нет, логика исходила из норм боевых действий, когда задача локальна и конкретна: «Либо они нас, либо мы их». Ну а развитие?.. Развитие подождет, пока мы их не… Объективно говоря, еще в 92-м году молодые реформаторы были поставлены примерно в такие же условия. И все-таки задача ставилась иначе — начать реформы, внедрить их идеи в сознание руководящего ядра управления. Драматизм нашего последующего развития заключается в том, что на само развитие в лучшем случае остается 20–25 % интеллектуальных и нервных сил, а вся остальная энергия уходит на политическую борьбу, интриги и разрушения, которые мы, в силу своей жизненной непросвещенности, считаем определяющей фазой развития.
Подобная идеология развития общества и есть управленческое кредо нашего президента. Интересно, что идея разрушения присутствует перманентно. Она не проецируется только на социалистическое прошлое, она захватывает и прошлое близстоящее, период 90-х годов. Несамокритичность реформаторов проложила дорогу философии перманентного тупика, в который мы якобы неминуемо забредаем. А значит, неизменной остается лишь ошибочность наших шагов. И каждый следующий начинает с того, что перечеркивает пути и тропы предшественников. И получается, что мы не движемся куда-либо, а лишь вытаптываем площадку вокруг себя.
Кириенко не предал анафеме деятельность своих предшественников. Он оказался более изобретательным. Он сказал, что власть не лгала, когда говорила о позитивных переменах. Просто международный финансовый кризис съел, сжевал эти микропродукты макроэкономики. А значит, гора родила мышь.
Сможет ли изменить кардинально ситуацию Кириенко, когда после третьей попытки Дума его все- таки утвердит? У Кириенко нет и не может быть своего видения экономического развития страны. Во- первых, он этим не занимался. Во-вторых, Эдуард Россель попросил немцев сделать план приватизации «Уралмаша». Только на составление плана по одному, пусть очень крупному, заводу немцы попросили полтора года. А мы его приватизировали за две недели. Кириенко не в состоянии ничего вразумительного сотворить на ходу. Ельцин хотел бы получить перелом. А Кириенко в лучшем случае способен лишь заверить президента, что такой перелом возможен, втайне надеясь, что сам перелом придется делать не ему.
Но начнет он совсем с другого… Есть такой прием: «Я скажу вам правду!» И Кириенко им воспользуется, как в свое время им пользовался Чубайс, а чуть ранее Гайдар, да и сам Черномырдин. Игра в некую смелость речей, которые создают иллюзию решительных действий. Его идеи и действия непременно начнут давать пробуксовку. Во-первых, у Кириенко нет политического авторитета на территории тысячеверстной России, а авторитет качающегося президента — это иллюзорная опора. Во-вторых, он все будет делать в спешке, пытаясь доказать, что он может. А это, по сути своей, пагубно, когда ни одну новую деталь в механизме управления ты не можешь опробовать на холостом ходу. Он будет немедленно поставлен президентом в экстремальные обстоятельства. Они Ельцину ближе и понятней. Эта предрасположенность президента делает его образ более динамичным.
Очень часто можно слышать рассуждения, что в обстоятельствах крайних проявляются лучшие черты Ельцина — решительность, политическое бесстрашие, способность идти на риск, который, как правило, завершается в его пользу. Ельцин и сам признает эту особенность своей натуры. В принципе, мы привыкли к подобной констатации, но никогда не задавали себе вопроса: «Почему именно экстремальные ситуации — стихия президента?» Согласитесь, для человека, управляющего такой страной, как Россия, на протяжении восьми лет, это скорее недостаток, нежели превосходство. Мне кажется, в ответах на эти вопросы есть ключ к пониманию натуры Ельцина. В экстремальных ситуациях принимаемые решения, как правило, не обсуждаются. Нет времени. Создается видимость напора, стремительности и даже результативности. Второе. Решения, принимаемые в критических обстоятельствах, не бывают идеальными. Любое их несовершенство можно отнести не к ошибочности решений, а к неадекватности обстоятельств. И тогда уже обсуждается не качество решений и поступков, а способность их совершить. Таким образом, сами обстоятельства ставят эти решения вне критики. Это удобно и окупаемо политически. Так и говорят: «В той, мгновенно возникшей ситуации другого решения принять было невозможно». И длинная дистанция для такого политика, а наш президент именно таким является, — невыносима. И тогда он разбивает эту дистанцию на короткие отрезки экстремальных ситуаций, выступая при этом творцом политических кризисов. Так было в 93-м, так едва не случилось в 96-м. Так происходит в марте-апреле 98-го года, когда сам президент спровоцировал мгновенный правительственный кризис. И вообще, какая разница в сути поставленной задачи: «Вернуть деньги бюджетникам до 20 ноября 1997 года!» (Ельцин) и «Взять Киев к 7 ноября 1944 года!» (Сталин). Авторитарность не имеет вариаций.
