Откуда и почему в демократическом государстве (а нам хочется считать Россию таковым) возник, и возник скоротечно, немыслимый бюрократический аппарат, разросшийся до размеров раковой опухоли? По примерным подсчетам бюрократический аппарат федерального управления современной России в два с лишним раза превышает аппарат СССР. Показатель безумный и удручающий.
Тенденция к разбуханию, неуемному размножению аппарата не есть наследственная болезнь коммунистического прошлого. Представить ситуацию таким образом — значит извратить суть. Это очевидная болезнь новой власти с характерными для этой власти симптомами.
Все началось в 90–91-м годах, когда демократические силы совершили прорыв в коридоры власти. За все надо платить. За внезапность обретенной власти — тоже. Необходимость сохранить старый аппарат, чуждый пониманию новых идей, но имеющий навык управления, поставил демократов, оказавшихся у власти, в полузависимое состояние. Во-первых, приход к власти это всегда претензия на соответствующие посты. Вполне естественная реакция победителей. Но когда аппарат управления в большинстве своем сохранен, эти посты заняты. Площадь власти оказалась меньше числа желающих ею обладать. И тогда стали создаваться новые структуры — министерства, комитеты, комиссии, подкомиссии, отделы, фонды, контрольные службы — как новые, так и в параллель существующим, чтобы удовлетворить должностные запросы победителей. В этом действии демократического руководства было еще и осмысленное желание иметь управленческий аппарат, пусть без навыков управления, но разделяющий твои политические убеждения.
Как видим, схожесть с октябрем 1917 года не так уж призрачна. Не важно, что ты умеешь. Важно другое — за кого ты, за «белых» или за «красных»? Процесс тиражирования аппарата получил импульс, и его уже было трудно остановить.
Аппарат вернул себе привычные ощущения номенклатурной власти.
Концепцию экономических реформ в режиме прорыва, а не вялотекущей эволюции обосновал Явлинский в своей программе «500 дней». Явлинский отдавал себе отчет, что все предыдущие попытки реформировать социалистическую экономику, предпринятые сначала Хрущевым, а затем, в более принципиальном и значимом варианте Косыгиным, захлебнулись в многонациональном партийном бюрократизме. Именно бюрократизм задушил косыгинские реформы. Отсюда идея: разрез на теле консервативной, изживающей себя социалистической экономики должен быть стремительным, обширным и глубоким. Новации, уподобленные лекарствам, должны были закачиваться с такой быстротой, чтобы они парализовали бюрократическую ткань и лишили ее возможности затянуть реформаторский разрез. Это образный или почти графический комментарий к идее экономических реформ.
В этом смысле автором кардинального экономического реформаторства в России, конечно же, оказался Григорий Явлинский. Гайдаровская команда видоизменила подходы Явлинского, но режим прорыва, реформирование в сжатые сроки сохранила. Идея в упрощенном виде выглядела примерно так. Провести реформы в экономике, и прежде всего приватизацию, с такой скоростью, чтобы страна не успела опомниться и понять, что же произошло, чтобы не успели созреть силы сопротивления. Приватизация была уподоблена сходу лавины: когда откопали засыпанных сограждан, их собственность уже была перераспределена. Приватизация должна была решить, по крайней мере, четыре задачи.
Первая — отделить собственность от государства, ранее владевшего практически всей собственностью за исключением личной. Принцип «и все вокруг колхозное, и все вокруг мое» делал собственность бесхозной не с точки зрения управления, а с точки зрения ее использования. Приватизация, по сути, должна была нащупать хозяина, вскрыть энергетику частнособственнического начала.
Вторая. Приватизация укрепит государственную казну, так как обеспечит значительные поступления, полученные от продажи собственности компаниям и частным владельцам.
И наконец, задачи № 3 и № 4 — ради чего и во имя чего. Собственность, оказавшаяся в руках нового хозяина, заинтересованного в прибавлении продукта, а значит, во внедрении новых технологий, без чего невозможен выход отечественного производителя на мировой рынок, становится более восприимчивой к техническому прогрессу. Иначе говоря, приватизация и есть предпосылка технологической революции во всех сферах товарного производства. По замыслу реформаторов, именно приватизация делает нашу промышленность привлекательной для инвесторов, что в конечном итоге обеспечит прибыльность предприятия. А значит, увеличит налоговые поступления в бюджет.
Ничего этого не произошло. Достигнута была только одна цель из четырех. Отделение государства от собственности. Но в силу того, что это делали с завидной поспешностью, собственника не выбирали, не до конкурсов. Кто брал, тот и сгодился. Так собственность оказалась в руках полукриминального и криминального мира. Никакой модернизации промышленности не произошло. Никакого технологического прорыва не случилось.
Из откровений премьера Е.М.Примакова: «На сегодняшний день семьдесят процентов невыплаты зарплаты приходится на приватизированные предприятия! Далее следует недоуменная пауза, а затем столь же недоуменный вопрос: Какой же это рынок?!»
Реформаторы склонны считать приватизацию, несмотря на немыслимые ошибки и нарушения при ее проведении, своим успехом. На их взгляд, произошло самое важное — бескровное перераспределение собственности. Это слова Бориса Абрамовича Березовского. Но бескровное не значит справедливое, разумное и, самое главное, эффективное. Именно приватизация привела к массовой криминализации общества и коррумпированности власти. В руках чиновника оставался пакет разрешающего права. И он этим правом торгует направо и налево.
Оппонирующий Березовскому Лужков требует пересмотра итогов приватизации в тех случаях, где она была проведена в обход закона. Березовский пугает общество неминуемой кровью, которая прольется, если грянет новый передел собственности? Странное утверждение. Разве не разумно провести ревизию хозяйства после массовой и скоротечной кампании по продаже собственности? И если исправление нарушения закона вызовет стрельбу, то правомерен вопрос: в чьих руках оказалась собственность? В руках вооруженного преступного мира, а не законопослушных граждан? Тогда тем более необходима ревизия.
Нежелание Березовского возвращаться к вопросам приватизации очень близко к еще одному его утверждению: коррупцию невозможно побороть. Из этого следует вывод — Березовский хотел бы за олигархами и преступным миром, с которым олигархи ладят, сохранить существующие правила игры. «Надо не обижаться, — говорит Борис Абрамович, — что тебе досталось меньше или больше, а конкурировать!» В то же время Березовский настаивает на пересмотре результатов тендера по приобретению «Связьинвеста», как несправедливого. Следовательно, если на процедуре такого рода настаивает Лужков — она вредна. А если Березовский — оправданна и необходима.
Первичное накопление собственности, а мы переживаем именно этот период согласно всем экономическим теориям, сопряжено с чрезвычайной криминализацией общества. Это нельзя было не предвидеть и не сделать упреждающих шагов, чтобы не допустить преступного беспредела. Общество оказалось беззащитным перед преступным миром. Преступный мир сломал демократическую власть, подмял ее под себя. И любой здравый человек эти немыслимые страдания и унижения, этот страх перед волной заказных убийств и бандитизма всегда будет связывать с эпохой Ельцина и демократами, которым либо не хватило политической воли и мужества, чтобы не допустить криминальной революции в России, либо их преследовала боязнь, что, понадеявшись на саморегулирующие способности рынка, они оказались в сетях, расставленных криминалом, потому как эти сети реформаторы сплели сами.
Размытость целей и невыверенность путей их достижения — свидетельство политического инфантилизма власти молодых реформаторов, ухитрившейся получить достойное высшее образование, минуя среднее. Реплика швейцарского миллионера господина Гаона после встречи с министром внешней торговли Петром Авеном. Обсуждался вопрос погашения кредита, полученного правительством Силаева в 1990-м году под чековую программу «Урожай-90». Гаон — аскетической внешности старик, выдавший России почти миллиардный кредит в тот момент, когда на Западе никто не решался на подобный шаг. Гаону 80 лет, сухое старческое лицо, обтянутое смуглой кожей. Глаза живые. Даже в критические минуты Гаон не теряет чувства юмора.
«Откуда взялись эти молодые люди, скажите пожалуйста. Все министры говорят на английском языке. — Гаон прицокивает языком, воздевает сухопалые руки вверх и в чисто еврейской, почти одесской
