С началом летнего периода судоходства Прокул отправлялся в Остию инспектировать свое морское предприятие. До Остии было всего шестнадцать миль, однако из-за почтенного возраста Прокул с трудом переносил путешествие и снимал напряжение, оставаясь в городе на целую неделю. Хотя южный порт Поццуоли был гораздо важнее, Прокул держал свои конторы в Остии, предоставляя долгие поездки в Поццуоли своему партнеру Примигению. Там Примигений следил за огромными транспортными судами и кораблями, перевозившими зерно и руду. В Остию направлялись более легкие грузы, которые можно было перевозить на баржах по Тибру.
Избегая роскошных паланкинов, так обожаемых многими сенаторами, Прокул отправился в Остию на большой белой лошади. Марк Либер оседлал любимого черного жеребца. У Абенадара была гнедая кобыла, а у меня — пятнистый жеребенок. Позади нас шла шестерка полевых рабов, отвечавших за багаж.
Не успели мы отъехать от города, как нашему взору предстало жестокое зрелище — распятие. На придорожном столбе висел труп прекрасного молодого человека. (Прекрасного при жизни, разумеется. Его красота было заметна даже сейчас, несмотря на предшествующую казни порку). Над трупом помещалась грубо сделанная надпись: «Куриаций украл у хозяина».
Марк Либер мрачно сказал:
— Интересно, что он украл?
Гай Абенадар пожал плечами:
— Не все ли равно? Закон есть закон.
— Этот закон, — ответил Марк Либер, пришпоривая коня, — ужасно воняет.
Скоро мы добрались до Остии. Я бывал здесь довольно часто, но все равно приходил в восторг от путешествия и чуял запах моря задолго до того, как мы переваливали через последний холм и спускались к болотистой равнине вокруг гавани. Мачты и паруса кораблей были похожи на качающийся лес, поднимавшийся из сверкающей поверхности моря, в которое впадал Тибр. С холмов открывалось потрясающее зрелище! Воздух был чистым, резким, соленым, но по мере спуска становился все менее привлекательным из-за нечистот и мусора, плывших сюда из Рима. Во время нашего предыдущего визита ходила шутка, что горожане Остии могут узнать происходящее в Риме, подсчитав трупы, плывущие мимо них по реке.
Оказавшись в городе, мы были захвачены суетой морской торговли. Вокруг площади высились богатые здания римских коммерческих предприятий. С трех сторон площадь окружало поразительное множество лавок купцов, корабельных контор и агентств, связанных с римским источником жизненной силы: здесь были конопатчики, канатчики, изготовители парусины, торговцы зерном и специями, импортеры тканей, продавцы шкур, горнодобывающие компании, и среди них — торговец Прокул.
Мы направились прямиком в контору, где нас с восторгом встретил Клодий Примигений. Это был настоящий мореплаватель — высокий, гордый, словно мачта на корабле Прокула, обладатель железных мышц и загорелой, просоленной кожи; его лицо загрубело после бесконечных морских путешествий, плечи были мощными, словно у быка, а грудь круглой, как бочка. Его голос можно было расслышать даже в самую сильную из бурь Нептуна.
— Друзья! Дорогие мои друзья! Добро пожаловать в Остию!
От его крепких объятий перехватывало дух — моя грудная клетка едва не расплющилась. Приветствия Марку Либеру были такими энергичными, что выглядели чуть ли не нападением. Примигений обнял даже Абенадара.
В конторе я нашел еще одного нашего друга, Помпония Сабина, капитана
Пока Прокул, Марк Либер и Примигений изучали счета компании, Сабин настоял на том, чтобы показать Гаю Абенадару свое замечательное судно.
— Иди и ты с нами, Ликиск, — засмеялся Сабин, большой мозолистой рукой взъерошив мои волосы. — Я знаю, у тебя сердце путешественника!
Пока мы шли, Абенадар признался, что когда-то хотел вступить в морской флот.
— Но я испугался, что все время буду страдать от морской болезни!
Когда Прокул и Примигений закончили обсуждать дела, мы отправились из города на окружающие холмы, к дому, где жил Примигений со своей женой и детьми. Все они были младше меня — приветливые и общительные, как их отец. Все шестеро (три девочки и три мальчика) немедленно потребовали, чтобы трибун и центурион рассказали о войне во Фракии, но Примигений отослал их прочь. Мужчины сели отдохнуть в галерее с видом на гавань, а я проследил, чтобы наши вещи занесли в комнаты. Ужинал я на кухне, вместе с рабами Примигения — все они были моими старыми друзьями еще с предыдущих визитов, — а потом помогал подавать еду. Поздним вечером мы отправились в постель, устав после суетного дня. Однако Гай Абенадар оказался не настолько уставшим, чтобы не разделить постель с Ликиском.
В Остии я вставал рано, поскольку любил смотреть, как с утренним приливом корабли покидают гавань. Это было замечательное зрелище, и стоя на крыльце дома Примигения, я придумывал историю о том, куда отправляется каждый корабль, изящно удалявшийся от леса мачт и раскрывавший свою красоту на волнах открытого моря: этот — в Грецию, эта трирема — на Сицилию, эта — в Александрию, в порты Галлии или Испании.
Я был поглощен игрой, когда на крыльцо вышел сонный Марк Либер со спутанными после сна волосами. Он прошел босиком по влажному каменному полу, натягивая на обнаженное тело халат.
— Ты рано встал, Ликиск, — сказал он, зевнув.
— Мне нравится смотреть на корабли, — ответил я, снова повернувшись к судам, что качались в гавани.
— Вид замечательный, — согласился он, стоя позади меня.
Я кивнул.
— Так или иначе, мир не так уж и плох, — проговорил он.
— Хотел бы я увидеть его весь, — ответил я.
И тут у меня перехватило дыхание, потому что Марк Либер обнял меня за плечи, похлопал и прижал к себе.
— Возможно, однажды ты его увидишь. Надеюсь на это. Придет день, когда ты станешь свободен и сможешь пойти, куда захочешь. Мой отец упомянул об этом в своем завещании.
— Думаю, это будет не самый лучший день, — сказал я. — Стать свободным, но потерять защиту вашего отца…
Марк Либер снова обнял меня, и я вздрогнул от крепкого, теплого пожатия и прикосновения его ребер к моим.
— Отец — прекрасный человек, — проговорил он, опуская руку. — И ты отлично ему служишь.
— А вы — хороший сын, — ответил я, не в силах скрыть дрожь в голосе.
Прислонившись к балюстраде и осматривая гавань, Марк Либер спросил:
— Что ты думаешь о Гае?
— Он мне нравится.
— Он о тебе очень высокого мнения. Но, думаю, ты это знаешь.
— Да, и я благодарен ему.
— Сколько тебе, Ликиск?
— Четырнадцать.
Повернувшись и с улыбкой ущипнув меня за подбородок, Марк Либер спросил:
— Уже бреешься?
— Нет, — ответил я, чувствуя, как щеки заливает румянец.
— Тебе уже нравится какая-нибудь девушка?
Смущенно засмеявшись, я покачал головой.
— Ну, для этого еще много времени, — сказал он, опустил руку и взглянул на корабли.
— Еще много времени, — повторил я, а затем процитировал слова своего учителя:
