недавно, увы, скончавшийся) и, почти взяв в рот микрофон, что-то в своей доверительной манере курлыкал публике. А публика (полный зал) вела себя крайне неожиданно. Зрители разговаривали вслух, перекликались через ряды, входили и выходили, смеялись чему-то своему, а не репризам Милявского. Я замер... Оказалось, что какое-то мощное новосибирское СМУ (строительно-монтажное управление) празднует двадцатипятилетний юбилей. Все было рассчитано по вековым стандартам: торжественная часть с вручением хрустальных ваз, цветов и грамот. Концерт московских артистов. Банкет.
Самолет со столичными 'звездами' опоздал на два часа, и график праздника немного сместился: торжественная часть, банкет, концерт.
Публика вся 'тепленькая', настроение хорошее. Милявский что-то шепчет - он им не мешает. У них своя жизнь, у него - своя. Я остался на балконе посмотреть, чем это кончится. Мужественный Милявский из последних сил пытается в своей манере 'взять зал': 'Боже мой, какие лица, сколько прекрасных женских глаз, от нашего СМУ - к вашему, от сердца к сердцу' и т.д. Ноль внимания! Наконец взрыв произошел. Рядом со мной на балконе расположилась группа юбиляров, которые, очевидно, и на торжественной части не были, они начали сразу. Им надоело курлыканье Милявского, один из них свесился с балкона, чуть не рухнув вниз, и крикнул зазывно, обращаясь к Милявскому: 'Э! Расскажи лучше про аборт'. Настала щемящая тишина... в зале и на сцене. Далее Милявский делает вид, что он это не слышит, и продолжает братание со славным СМУ. Выждав паузу и поняв, что пронесло, балконный юморист кричит: 'Москвич, а пустяков не знаешь'. Тут уже зал дружно взревел, оценив по достоинству юмор своего сослуживца. Милявский опять пропускает это мимо ушей и берется за свои приветствия. Наш сатирик делает третью попытку упасть с балкона и кричит: 'Если не знаешь, я расскажу!' Тут уже чуть ли не аплодисменты в зале: все стараются увидеть автора и исполнителя репризы, многие встают... Я смотрю на Милявского и думаю: всё, пропал!
Милявский делает паузу и говорит: 'Дорогие друзья! Мне с балкона все время задают один и тот же вопрос. Я взрослый человек и, конечно, знаю, что это такое. Думаю, вы все тоже знаете, что это такое. Мне очень жаль, что этого не знала его мама!'
Моментально пьяная компания с балкона схватила 'юмориста' и вышвырнула его за дверь. При этой акции Милявский уже не мог, естественно, удержаться и при выбрасывании 'коллеги' сказал: 'Друзья! Это, кстати, называется выкидыш!' И всё. Зал утих и покорно отдался Милявскому. А если бы он вызывал милицию, выкинули бы его.
Конечно, все это, так сказать, на грани фола, но, извините, каков вопрос, такова и находчивость.
Мои эстрадные 'грехи' многообразны. Как автор и режиссер я работал с Тарапунькой и Штепселем, Мировым и Новицким, Леонидом Утесовым, позже появились сегодняшние 'первачи' Лев Шимелов, Лейла Ашрафова, Владимир Винокур, Илья Олейников; на мне лежит грех придумки женского дуэта 'Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична' (покойный Б.Владимиров и В.Тонков), которые из милой зарисовки превратились в национальных героинь, и т.д.
Рост эстрады, к сожалению, пробивался с годами не вглубь, а вширь. Эстрада, получив мощную технику, вышла из уютных концертных залов на широкие просторы Родины, на площади, в парки, Дворцы спорта и стадионы. Я сам, грешным делом, не раз участвовал в подобных преступлениях и как автор, и как режиссер, и как артист. Апофеозом эстрадного самомнения стали, конечно, стадионные зрелища, где вместо полупустых трибун на матчах второй лиги были полные трибуны на шикарных шоу типа 'Кино плюс все остальное'. Собирались обрывки кинопленок с фрагментами из любимых картин с обожаемыми актерами. При заходящем солнце на экран в виде паруса, сшитого из дюжины несвежих простыней, проецировали фрагмент. И в кульминации сцены на экране с него якобы сходил на помост 'живой' артист. Эффект всегда бывал грандиозный. Правда, при сходе с экрана 'звезда' награждалась овациями, а уходила, пролепетав что-то бессвязное о своем счастье видеть зрителя, под стук собственных каблуков. Тут-то и возникал я как большой специалист эстрадного киномонолога.
Так появились 'шедевры' кинофельетонов моего авторства для В.Марецкой, М.Пуговкина, В.Санаева и других, которыми они пользовались многие годы. Бывали в этих фантастических шоу и трагические срывы. В эстрадных, театральных и спортивных кругах хорошо знают милого, интеллигентного конферансье Евгения Кравинского, мужа моей любимой партнерши по театру Эфроса, блистательной актрисы Антонины Дмитриевой, и отца моего любимого ученика по Театральному институту Кости Кравинского. Женя энциклопедически образован в спорте, особенно в футболе. Он помнит все составы команд всех времен и народов, с фамилиями, именами, голами и травмами. Второй такой энциклопедист - Георгий Менглет, который, разбуди его ночью и спроси, какой счет был в 1947 году в июне месяце у 'Динамо' - ЦДКА, ответит не задумываясь. Так вот, Женя Кравинский, человек редкой общительности и открытой доброжелательности, был, как и мы в молодости, завсегдатаем нашего любимого, безвременно сгоревшего в прямом смысле слова ресторана Дома актера. Входя в зал ресторана, он только часа через полтора добирался до своего столика, так много остановок совершал он, чтобы побалакать с приятелями и обменяться душераздирающими сплетнями.
И вот вспоминается трагический случай. В зале ресторана я вдруг увидел в углу за столиком одиноко сидящего Женю Кравинского с потухшим взором. Зрелище было настолько необычным, что я невольно подсел к нему: что случилось?
'Только что прилетел из Грозного, со стадиона', - беззвучно прошипел он. 'Что с голосом?' - 'Сорвал на стадионе - микрофон отказал. Вообще, жуть! Сейчас же Ленинские дни. Представляешь? Объявлено массовое зрелище: 'Ленин и теперь живее всех живых!' Рушиться начало все подряд. Переверзев заболел, у Пуговкина съемки, Никулин с цирком за границей, а Вицин с Моргуновым без него не хотят. Харитонов без фонограммы не соглашается петь свою 'Если б гармошка умела', а фонограмму не привезли, а они все в афише. А тут еще объявлен Крамаров, и, как назло, суббота, а в субботу правоверные евреи, если тебе известно, не работают. А никто и в мыслях не держал, что любимец российской шпаны, косой уркан Савка Крамаров по совместительству правоверный еврей. Жуть... Полный стадион. Я выхожу, звучит 'Ленин всегда живой', а 'Ленин' еще не прилетел из Донецка со вчерашнего стадиона. Срочно гримируют местного артиста, который больше похож на Горького, чем на Ильича, сажают в пролетку и под фонограмму везут два круга по беговой дорожке. Но забыли про Крупскую, и в последний момент меня хватают, заворачивают в плед, и я два круга под потной ленинской подмышкой мотаюсь по стадиону за те же полторы ставки! Ну, можно так жить?'
Жить так действительно было нельзя, и постепенно эти грандиозные шедевры площадного искусства угасли, и на смену им на эти же стадионы вышли смелые и архипопулярные солисты и даже несколько 'речевиков'. Отсюда и возник одно время условный ценз актерского рейтинга: 'Он собирает стадионы', 'Он собирает Дворцы спорта', 'Он не собирает'... и т.д.
Вечная боль эстрадного артиста - отсутствие репертуара. Дефицит эстрадных авторов существовал всегда и достиг апогея в наши дни, когда они просто исчезли - исчезли не физически, а как профессионалы. Было светлое время, когда ситуация на эстрадном фронте была строго дифференцирована. Замечательные наши друзья Арканов, Горин, Хайт, Курляндский, Жванецкий, позднее Задорнов и другие писали, писали под стоны, просьбы, истерики, а артисты, вымучив для себя материал, бросались его 'подминать' под себя и исполнять...
Все кончилось! Все авторы теперь читают сами. Мы - голые и босые. Я иногда думаю: откуда возникла такая уродливая ситуация? Конечно, авторы тоже люди и хотят кушать, а жить и кушать можно, только если тебя узнают в лицо на улицах и в магазинах, а в лицо тебя могут узнавать, только если ты мелькаешь на телеэкране, и чем чаще, тем сытнее ты живешь. Но, конечно, не только животный меркантилизм бросает нынешних сатириков на теле- и эстрадные подмостки. Неизлечимая зараза публичного успеха хватает мертвой хваткой актерского тщеславия наших подчас не очень внешне приспособленных к пребыванию на сцене авторов и лишает нас литературной пищи.
Ну, это все, Боренька, полушутки, хотя и небезосновательные. Но основа упадка эстрадной литературы кроется, как мне кажется, в другом. С незапамятных времен в нашей могучей советской литературе существовали могучие писатели, имеющие Союз, Литфонд, наконец, гордое звание 'инженеры человеческих душ' и т.д. Люди, пишущие специально для эстрады, даже пишущие ярко и великолепно, никогда в писатели не допускались - они всегда назывались 'авторы'. Если попадался поэт, пишущий для эстрады, к нему тут же пришлепы-вали: песенник. Эстрадные авторы тем самым образовывали некий
