И было всё привычно грубо: Столб, наклонившийся вперёд, И на столбе измятый рупор — Как яростно раскрытый рот. Но так прозрачно, так певуче Оттуда музыка лилась… И мир был трепетно озвучен, Как будто знал её лишь власть. И в нём не достигали выси, Доступной музыке одной, Все звуки, без каких немыслим День озабоченно-земной. Тяжка нестройная их сила, Неодолима и пуста… А душу странно холодила Восторженная высота. Быть может там твоя стихия? Быть может там отыщешь ты Почувствованное впервые Пристанище своей мечты? Я видел всё. И был высоко, И мне открылись, как на дне, В земной нестройности истоки Всего звучавшего во мне. И землю заново открыл я, Когда затих последний звук, И ощутил не лёгкость крыльев, А силу загрубелых рук.
' Черней и ниже пояс ночи, '
Черней и ниже пояс ночи, Вершина строже и светлей. А у подножья — шум рабочий И оцепление огней. Дикарский камень люди рушат, Ведут стальные колеи. Гора открыла людям душу И жизни прожитой слои. Качали тех, кто, шахту вырыв, Впервые в глубь её проник. И был широко слышен в мире Восторга вырвавшийся крик. Но над восторженною силой, Над всем, что славу ей несло, Она угрюмо возносила Своё тяжёлое чело.
' Ты вернула мне наивность. '
Ты вернула мне наивность. Погляди — над головой Жаворонок сердце вынес В светлый холод ветровой. Расколдованная песня! Вновь я с травами расту, И по нити по отвесной Думы всходят в высоту. Дольним гулом, цветом ранним Закачавшимся вдали, Сколько раз еще воспрянем С первым маревом земли!
