Лирика

Если бы произошло какое-либо всеобщее изменение, тогда только можно рассчитывать на что-либо.

Главное для меня выйти отсюда не с пустыми руками, а выросшим. А там своё возьму».

(15.06.1963)

«Увидеть своё»

«Я в своих писаниях не гонюсь, как и прежде, за яркой модой, бьюсь над тем, чтобы очистить всё от налётного и увидеть своё».

(20.03.1963)

Татьяна Николаевна Полякова:

Им многое сказано. Хоть бы часть понять и прочувствовать. Лишь бы это не стало поздно.

Александр Львович Балтин:

ПАМЯТИ А. ПРАСОЛОВА

Захлебнулся нутряною болью,
В сердце шип отчаянья вошёл.
Каждый, мол, своею должен ролью
Вечности озвучивать глагол.
Коли тяжка роль — так серьёзно
И умно звучат твои стихи.
В них не будет грана чепухи.
Свет в стихах — над областью тоски.
А поэту не поможешь…поздно…

Владимир Бондаренко Опаленный взгляд Алексея Прасолова

Он, как никто другой, лучше Заболоцкого, лучше Вознесенского мог по-настоящему оживлять, одухотворять индустриальный пейзаж.

    И не ищи ты бесполезно
    У гор спокойные черты:
    В трагическом изломе — бездна.
    Восторг неистовый — хребты.

    Здесь нет случайностей нелепых:
    С тобою выйдя на откос,
    Увижу грандиозный слепок
    Того, что в нас не улеглось.

Впрочем, он и сам многие годы рос в нём, в этом индустриальном пейзаже, как бы изнутри него, скорее временами был не частью человеческого общества, а частью переделочного материала земной материи. По крайней мере, это была какая-то новая реальность:

    Дикарский камень люди рушат,
    Ведут стальные колеи.
    Гора открыла людям душу
    И жизни прожитой слои….

    Дымись, разрытая гора.
    Как мертвый гнев —
    Изломы камня.
    А люди — в поисках добра —
    До сердца добрались руками.

    Когда ж затихнет суета,
    Остынут выбранные недра,
    Огромной пастью пустота
    Завоет, втягивая ветры.

    И кто в ночи сюда придет,
    Услышит: голос твой — не злоба.
    Был час рожденья. Вырван плод,
    И ноет темная утроба.

Здесь уже какая-то индустриальная мистика, сакральная пляска дикарей после крушения сильного противника. И уважение поверженной горы, и некий остаточный страх перед нею, и радость от рожденного плода…

Путь Сергея Есенина или Николая Рубцова был изначально для него отрезан тюремными сроками. В лагере, то в одном, то в другом — его абсолютной реальностью становилась жизнь индустриального рабочего. Кирпич был ему роднее дерева:

    Ведь кирпич,
    Обжигаемый в адском огне, —
    Это очень нелегкое
    Древнее дело…

    И не этим ли пламенем
    Прокалены
    На Руси —