тридцать возков груженых, да всего четыре мужа при том добре! Тут не то что тать, иной воевода полюбопытствовать захочет. Надевай, Андрей Васильевич, надевай. Холопы ужо в броне, да и я юшман себе приготовил.
– Пуглив ты больно, Пахом. Неужели и в молодости таким был?
– По молодости, княже, я лишь свой живот оберегал. А ныне и твой тоже. Надевай!
Зверев смирился, влез в тяжелые жаркие доспехи, вернулся к огню, возле которого бессмысленно суетился коротышка, и зычно спросил:
– Илья! Ты бочку-то купцу Чекалину вернул? То его добро, не наше. Как он без бочки тут останется?
– Нет!!! – взвизгнул Чекалин. – Я не останусь! Я с вами пойду!
– Куда ты с нами? Мы к Великим Лукам путь держим. А тебе, помнится, в другую сторону.
– Нет! Не надобен мне более Дорогобуж! – закрестился купец. – Не хочу! С вами! Чур меня, не останусь один! Не останусь!
– Коли так, – не стал больше подшучивать над Семеном Зверев, – поведешь вместе со всеми повозки. Первым пойдешь. Дорогу, надеюсь, помнишь?
Путники подкрепились, запили жирную мясную кашу сладким сытом, и вскоре обоз медленно пополз обратно, в сторону «стратегического» тракта Дорогобуж – Великие Луки.
Пахом оказался прав: дожди отступили. Редкие кучерявые облака лишь изредка накатывали на солнце, даря земле короткую прохладу, после чего горячее Ярило опять обрушивало вниз весь свой жар. Над полями и лугами поднимался хорошо видимый белесый пар, макушку под волосами припекало, тело же оставалось мокрым, как от дождя. Как не вспотеть, когда на тебе войлочная шкура в полтора пальца толщиной! В такой одежде зимой, в морозец щеголять, а не в канун Кузьмы и Демьяна [5] разгуливать.
За лугами дорога ненадолго ушла в густой до черноты еловый лес, но уже через версту снова оказалась на богатых, давно не кошенных лугах. Еще два часа пути – впереди показался мосток через ручей, совершенно неразличимый в густых зарослях таволги и осоки. Здесь люди устроили небольшой привал, перекусив и дав отдых лошадям, а после полудня двинулись дальше, неспешно наматывая на колеса пыльные проселочные версты.
От зноя глина успела застыть до прочности асфальта, телеги больше не вязли, катились ходко, и теперь людям приходилось поторапливаться, чтобы не отстать от своей добычи. Андрей повеселел: у него имелся надежный проводник, он больше не боялся завязнуть в какой-нибудь низине – и в запасе оставалась еще целая неделя до полнолуния. В общем, судьба повернулась к нему лицом.
– Приближаемся, – оглянувшись на скачущего рядом с обозом князя, громким шепотом сообщил Семен Чекалин. – Версты через три усадьба будет.
– У-у, – усмехнулся Андрей. – За три версты всякое случиться может. А чего шепотом говоришь?
– Дык, княже, странно сие… Усадьба богатая. И вдруг – пустая. Ни холопов, ни подворников на хозяйстве, ни скотины. Разве так бывает?
– Умеешь ты настроение подпортить, купец… – Князь дал Аргамаку шпоры и умчался вперед.
Три версты туркестанский скакун пролетел, как птица – в один миг. Усадьбу боярина Калединова князь увидел еще издалека. Размером немногим менее отцовской, она прочно обосновалась в излучине реки, поднимаясь над полем белых и желтых кувшинок метров на пять: три метра – земляной вал, еще два – бревенчатые стены. Если прибавить то, что неведомая протока имела ширину не меньше десяти саженей, – укрепление надежное. Его, почитай, только с одной стороны оборонять при нужде придется. Над стенами возвышались кровля дома и два православных креста: над луковкой рубленого храма и над острой шапкой колокольни. Видать, прочие постройки были заметно ниже.
Не доезжая до усадьбы примерно полверсты, Зверев свернул к воде, спешился, ослабил Аргамаку подпругу, но к реке не пустил: горячий после галопа, запариться может. Так и стоял, удерживая скакуна под уздцы и наблюдая за маленькой боярской крепостью. Ворота открыты – хоть и одна только створка, – неподалеку пасется табун в два десятка лошадей. Двое пастухов: один с кнутом, в длинном черном кафтане, второй – в светлой косоворотке, маленький. Подпасок, что ли? Оба ходят. Значит – живые. Над воротами, свесив через бревно руки, стоит холоп в темной шапке и белой рубахе, смотрит в сторону Андрея. Без пики, без брони. Да оно и понятно – жара. Холоп отступил назад, глянул во двор, вернулся на место. Значит, тоже жив. Ни лихоманка, ни упыри не сожрали.
– Вроде нормальная усадьба, – пожал плечами князь. – Наплел чего-то купец, намудрил. Испугать, что ли, хотел? Ладно, Аргамак, пошли. Напьешься – пастись пущу. Пока еще остальные доползут…
Обоз он встретил перед поворотом дороги. Остановил, приказал холопам натянуть поверх брони полотняные рубахи, сам набросил на плечи епанчу – не война ведь, зачем местных жителей железом пугать? Неладное подумать могут. Семену Чекалину красноречиво покрутил пальцем у виска – после чего приказал трогаться.
Однако в усадьбе, как оказалось, тоже подготовились к встрече: когда путники поравнялись с табуном, дорогу им преградили двое мужиков и баба, держащая на полотенце большущий круглый хлеб.
– Доброго вам пути, гости дорогие, – дружно поклонились они. – Прошу к нам завернуть, откушать чем Бог послал, в баньке попариться, отдохнуть с дороги.
– Не было никого! – бочком, словно краб, подбежал к Аргамаку купец и остановился возле стремени. – Вот те крест, княже, заперты были ворота. И тишина.
– Благодарю за приглашение, – склонил в ответ голову Зверев, – да путь у нас еще дальний, каждый час дорог.
– Не велел боярин никого мимо пропускать, добрый человек, – не уступали дорогу местные. – Сам ныне в отъезде, но к сумеркам вернется всенепременно. Осерчает, обидится. Не с кем перемолвиться ему, скучает в нашей глухомани. Заворачивайте, гости дорогие, не побрезгуйте. Ни яств, ни меда хозяин не пожалеет. Коли товар приглянется, то и за ценой не постоит. Ключник уж и баню велел затопить, и столы скатертью чистой застелить. Ночь близка, город далече. Где еще теплую постель да беседу интересную найдете? Не обижайте господина нашего, не отказывайтесь от щедрости его. Мы и за лошадьми вашими присмотрим, и товар убережем.
Местные холопы склонили головы в поклоне и ждали ответа.
– Не оставайся, Андрей Васильевич! – дернул за стремя купец. – Не к добру все это. Ой, прости Господи, пожалей душу мою христианскую, ой, не к добру. А ну душегубы опять появятся?
Как раз последние слова и заставили Зверева спешиться.
– На обоз посмотри, – бросил он поводья Чекалину. – Куда мы от верховых денемся? Захотят – все едино догонят. В чистом поле не отбиться, за стенами ночевать спокойнее.
– Благодарю за приглашение. – Князь подошел к холопам, отломил краюху хлеба, сунул в перемешанную с перцем соль, откусил. – Останемся с радостью. Да только, боюсь, обоз наш к вам на двор не поместится.
– А мы его здесь, напротив терема составим. Дозорные ночью со всем тщанием приглядят. Лошадок к табуну пустим – пусть отдохнут, повеселятся на свежей траве.
– Так тому и быть, – махнул рукой Андрей. – Готовьте свои хоромы. Боярина-то как зовут?
– Федот Владиславович Калединов, из рода Тверских Калединовых, что еще Владимиру Святому служили, – торопливо заговорил один из холопов. – По старшей линии, боярин, мы идем…
– Не боярин! – перебил его Зверев. – Князь Сакульский, Андрей Васильевич. Ну да меня ваш хозяин и сам должен знать.
Местная дворня старалась изо всех сил, помогая гостям, но распрячь, почистить, напоить и выпустить в табун всех лошадей все равно заняло почти полчаса. Андрей тем временем прогуливался по усадьбе – и чем дальше, тем сильнее удивлялся. Кони в конюшне имеются, пара меринов стоят. Накормлены, ухожены. Это не считая тех, что на лугу. Но вот свиней, собак, коров, даже кур – и в помине нет. Усадьба, пусть и не очень большая, рук рабочих требует. А во дворе – всего человек шесть. Не видать привычной суеты: кто воду носит, кто дрова пилит-колет, кто птицу щиплет, кто полы метет. Тишь да гладь. И все же двор-то – ухоженный! Чистый, подметенный, поленница у стены ровная, солома у крыльца, циновка перед дверью. Церковь – большая, добротная. Однако никаких следов к ее входу не ведет! На земле не натоптано, на паперти ни пыли, ни грязи. Свечами, ладаном не пахнет, и – тихо внутри. Нешто ни одной службы за день
