не состоялось, неужели за весь день никто внутрь не заглянул?
Зверев повернул к храму, перекрестился, поднялся по ступеням, взялся за ручку – заперто! И похоже, что изнутри.
– Батюшка с боярином отъехал, – поспешил к нему один из холопов. – Как вернется, вечерню служить будет. Причастит, коли пожелаете, гости дорогие.
– Причаститься нам не мешало бы, – согласился Андрей.
Все вокруг казалось странным – однако подворники боярина Калединова на упырей явно не тянули. Люди как люди. Живые, бодрые. Разве только угрюмые больно. Может, они сами совсем недавно с бедой управились и теперь пытаются наладить жизнь? Тогда запустение и безлюдность понять можно.
Аргамака к табуну Андрей отвел лично, пригрозил пастухам, чтобы следили особо, и для пущего их старания кинул серебряную новгородскую чешуйку. Когда же вернулся, уже знакомая баба от ворот с поклонами пригласила в трапезную:
– Все столы накрыты, князюшка. Угощение остывает, пиво выдыхается. Извольте снедать, гости дорогие, подкрепитесь с дороги. Чем богаты, тем и рады. Ступайте, откушайте. Ныне вот-вот и баня поспеет.
– Банька – это хорошо, – повел плечами под тяжелой броней Зверев. – Банька – это к месту.
Женщина провела гостей по тихому дому к трапезной. Через приоткрытую дверь в одной из комнат князь заметил разложенную упряжь: ряды деревянных седел вдоль стены, висящие на деревянных штырях уздечки. И опять его удивил идеальный порядок. Порядок в кладовой, чистота в коридорах и прихожей; опрятные, ровно уложенные один вплотную к другому коврики, плетенные из тряпочных лоскутов. Как дворня из нескольких человек за таким большим домом следить ухитряется? Да еще караул несут, с лошадьми управляются, за двором приглядывают, сено да дрова запасают, на кухне работают. Усадьба – она немало повседневных хлопот требует. И опять в душе молодого человека острым кошачьим когтем скребнуло нехорошее предчувствие.
Здешняя трапезная размером уступала отцовской – однако без труда вмещала полтора десятка обитых войлоком скамей и четыре пятиметровых стола в три локтя шириной. Скатертью был накрыт только один, крайний, справа от двери. С угощением людишки боярина Калединова расщедрились: четыре крынки с пивом, поднос пряженцев, поднос с кусками жареной рыбы, два целиком запеченных лебедя, бессчетное число мисок с грибами, огурцами, капустой, репой, курагой, изюмом, сотовым медом… Даже странно, как рискнули холопы столь решительно разорить хозяйский погреб ради нежданных и незнакомых гостей. А ну не найдут те общего языка с Федотом Владиславовичем? С кого тогда за разор спросят? Работников в усадьбе мало, каждый добытый кусок хлеба на счету должен быть. С такой щедростью – как бы самим хозяевам голодать не пришлось.
– Пахом, читай молитву, – распорядился Андрей, усаживаясь во главу стола.
Поблагодарив Господа за хлеб насущный, путники принялись за трапезу, громко нахваливая гостеприимство незнакомого пока боярина. Выпили по кубку ядреного, хорошо настоянного пива, а когда дядька собрался наполнить емкости снова, Зверев молча вскинул руку и отрицательно покачал пальцем: достаточно. На этот жест князя не обратил внимания только коротышка, что взахлеб наливался пенным напитком и прикладывался понемножку к каждому из выставленных угощений.
Где-то через час вернулся один из подворников, поклонился в дверях:
– Баня поспела, гости дорогие. Пива туда ключник велел отнесть, веников дубовых да березовых, рубахи чистые положить, дабы свои средь узлов не искали, щелока с мочалками новыми приготовить.
– Ни к чему все это, – демонстративно зевнув, отмахнулся Андрей. – Боярин прибудет – а мы в бане веселимся. Ни поздороваться, ни за угощение поблагодарить. Нехорошо это. Не пойдем.
– А чего не помыться-то? – подал голос с низа стола купец. – То же не грех, за то обиду не держат.
– Ну и ступай, коли чешешься, – холодно предложил ему Зверев.
– Один? – Коротышка, словно черепаха в панцирь, втянул голову в плечи и попытался отрицательно ею помотать.
– Боярин не обидится, – подтвердил подворник. – Как можно? Он и сам повелел гостям баню завсегда топить, дабы попариться могли с дороги. Как же не попариться, коли полный день в пути человек провел?
– Вот вернется боярин, – невозмутимо притянул к себе блюдо с рыбой Андрей, – коли пригласит, с ним и пойдем. Отдохнем, помоемся, побеседуем, пива выпьем. Он ведь и сам с дороги будет. Ведь так?
– Но… Баня… она ужо натоплена, – явно растерялся подворник. – Идти пора. Для вас готовили… Обижаете.
– Мы, князья Сакульские, – ухмыльнулся Зверев, – по старшей линии из французских графов происходим. А у нас, во Франции, принято только два раза в жизни мыться. Во время крещения и при обмывании перед похоронами. Так что я лишний раз мочиться не собираюсь. Все, ступай.
– Но ты же сам просил, княже… – неуверенно промямлил подворник. – Про баню, попариться.
– Когда? – не понял Андрей. – Не было такого.
– Ну как с коня сошел… Хлеб тебе поднесли, баню предложили.
– Предложили, да я не соглашался.
– Соглашался, соглашался. Тогда…
– Ты с кем споришь, смерд?! – во весь голос вопросил Зверев и грохнул кулаком по столу. – Ты с князем речи ведешь, а не с бабой в подворотне! Спорить он еще будет! Как боярин вернется, с ним и поговорю. А ты мне не ровня, над ухом зудеть. Пошел вон!
Такое объяснение мужик понял – попятился, поклонился, ушел. Пахом, проводив его взглядом, повернулся к господину, вскинул брови.
– Не хочу я тут голым и безоружным оставаться, – одними губами пояснил князь. – Неспокойно на душе. Не на месте.
– Рыба у боярина Калединова вкусна больно, Андрей Васильевич, – в голос ответил дядька. – Дозволь, еще кусочек себе отложу.
– Бери, бери. И впрямь, вкусна рыба. Хороший хозяин Федот Владиславович, и кухарка у него знатная.
Сумерки не заставили себя ждать. Когда за окном из промасленной ткани окончательно стемнело и подворники, принеся в трапезную несколько масляных светильников, развесили их на стенах, во дворе неожиданно стало шумно, возник многоголосый гул, временами прерываемый смехом. Андрей подошел к окну, отодвинул задвижку, толкнул створку наружу.
Освещенное факелами тесное пространство между амбарами и конюшней оказалось заполнено множеством мужчин и женщин. Тут были и широкоплечие ратники в дорогих атласных рубахах с саблями на боках, и простые смерды – безоружные, одетые попроще. Были женщины всякого возраста в сарафанах, в платьях, в кофтах и юбках; три красавицы могли похвастаться даже суконными накидками, подбитыми песцом и соболем, жемчужными понизями на волосах. Боярин в добротной бобровой шубе стоял один, беседуя с тем холопом, что встречал на дороге гостей. Раб виновато кланялся и судорожно взмахивал руками, указывая то в сторону бани, то на дом.
– Он что, со всей дворней всегда путешествует? – из-за плеча князя поинтересовался Пахом. – Вон простого люда сколько вернулось.
– Лошадей нет.
– Что, княже?
– Сам смотри, лошадей оседланных во дворе нет. На чем они вернулись, толпа такая?
– Может, за воротами скакунов оставили? Бона как тесно. Хорошо, обоз наш снаружи, не то и вовсе бы не развернуться было. Видать, лошадей…
– А кто их расседлывает? – перебил холопа Андрей. – Три подворника? И где упряжь? Ее на улице не бросишь, должны в усадьбу занести. Но никто не несет. Черт!
Боярин Калединов снисходительно похлопал провинившегося холопа по щеке, круто развернулся и пошагал к крыльцу. Ратники потянулись следом. Князь отпрянул от окна, оглядел трапезную:
– И еще одно… Почему столы не накрывают, Пахом? Хозяин ведь вернулся. Проголодался с дороги. Почему же угощение для него не готовят?
В коридоре послышались тяжелые шаги, и на пороге появился гладко бритый, с пышными усами хозяин
