грибов… возможно, вина, медовых пряников… что-нибудь для возбуждения аппетита.
Отец Августин нахмурился и нетерпеливо тряхнул головой, как будто мои слова ему не понравились. После чего, хромая, направился к двери.
— Адемар, — сказал я, прежде чем последовать за ним. — Умерев в этой камере, вы ничего не добьетесь. Но если вы умрете на виду у людей, они, возможно, будут тронуты вашей отвагой и твердостью. Ваше голодание не чинит мне неудобств, напротив — оно мне помогает. Менее всего я желаю делать из вас мученика.
Отец Августин ожидал меня в коридоре, когда я покинул камеру Адемара. В коридоре было очень шумно, потому что тюрьма — это шумное место (сколько бы соломы вы ни клали на пол, каждое слово отдается здесь таким эхом, будто это ведро, ударяющееся о дно каменного колодца), а камеры набиты озлобленными, страдающими людьми. Тем не менее он понизил голос, говоря со мной.
— Ваши слова необдуманны, брат мой, — сказал он по-латыни.
— Мои слова?..
— Называть это отродье сатаны мучеником, упоминать о сочувствии к нему толпы…
— Отец мой, ему нужен только предлог, — отвечал я. — Один предлог, чтобы поесть, и он сделает это. Я дал ему этот предлог. Поскольку вы, как мне кажется,
— Да, верно, — согласился он.
— Вот именно. Если он не поест, он может умереть к завтрашнему дню, а уж к концу недели — непременно. А смерть в заключении… это нежелательно.
— Нет, — сказал отец Августин. — Этот сорняк безбожия должен послужить примером остальным.
— Да-а-а… — Признаться, меня волновало не то, как бы сильнее устрашить горожан, а как избежать нареканий со стороны людей высокопоставленных. Всего двенадцать лет тому назад расследование действий Святой палаты в Каркассоне, проведенное Папой Климентом, кончилось официальным выговором.
Кроме того, вынесение смертных приговоров не входит в полномочия инквизиции. Отнимать у людей жизнь — это дело светских властей.
— Как вы сами видите, — сказал я, переводя разговор на менее острые темы, — на этом этаже содержатся особо опасные преступники и те, кто упорствует в нежелании покаяться. На верхнем этаже режим менее суров и заключенным разрешено выходить в коридор и общаться между собой. Вы хотите осмотреть нижний этаж, отец Августин? Туда можно попасть через этот люк.
— Нет, — резко ответил он и потом поинтересовался: — Часто ли его используют?
— Только когда необходимо место для допроса. — Хорошему инквизитору нет нужды прибегать к пыткам. — Отец Жак изредка употреблял его и для других целей, но это было давно. Не подняться ли нам тогда наверх? Понс с женой живут на верхнем этаже, там мы могли бы и закончить, как вы хотели.
Однако, прежде чем познакомиться с тюремщиком, отец Августин пожелал осмотреть тюрьму. Он не объяснил причин своего желания, но я догадался, что если обнаружатся какие-нибудь недостатки в работе Понса, то он их отметит, чтобы по завершении осмотра потребовать разъяснений. Пока мы шли мимо камер, где сидели иногда по два человека и даже более, поскольку мест не хватало, он настойчиво выспрашивал у меня, все ли передачи от друзей и родственников попадают к заключенным. Не задерживается ли что в руках тюремщика?
— Не беспокойтесь, отец мой, — отвечал я, — если на свете есть честный тюремщик, то это Понс.
— Почему вы так уверены?
— Потому что я знаком с друзьями и родными многих заключенных. Я спрашиваю у них, что они приносят, и справляюсь у заключенных, что они получили. Ничего никогда не пропадает.
Отец Августин что-то пробормотал. Я чувствовал, что он как будто недоволен, но решил — как всегда — что глупо было бы приставать к нему с расспросами, основываясь на неподтвержденных догадках.
Я всегда считал его безобидным существом, едва ли достойным внимания, и потому весьма удивился, когда отец Августин, услыхав о его злоключениях, воскликнул:
— Этот юноша был последователем лжеучения?
— В точности, как я сказал. Но это было в прошлом. Он раскаялся в своих заблуждениях много лет назад, еще в детстве.
— Откуда у вас такая уверенность?
Я взглянул на него с изумлением. В это время мы как раз карабкались по лестнице к Понсу, и дабы проделать это, я вынужден был остановиться и обернуться.
— Я никогда не одобрял связей с такими людьми, — заявил он. — Это опасно. Это опрометчиво. Заговор в Каркассоне — дело рук подобного человека.
— Отец мой, — перебил я, — вы хотите сказать, что не бывает раскаявшихся еретиков?
— Я хочу сказать, что мы не можем держать у себя этого юношу, — ответил отец Августин. — Удалите его отсюда.
— Но он никогда не давал повода…
— Немедленно, будьте любезны.
— Но…
— Брат Бернар, — сурово произнес отец Августин, — может ли эфиоп сменить свою кожу, а леопард — свою пятнистую шкуру?
— Отец Августин, но ваш тезка сам был еретиком, который впоследствии раскаялся, — возразил я.
— Он был святой, великий человек.
— И ему принадлежат эти слова: «Одним великим дано сочинять ереси».
— Я не желаю вступать в риторический диспут, брат. Вы ведь не станете сочувствовать дереву виноградной лозы?[24]
— Нет, — сказал я, и это было правдой. Один из отцов Церкви писал: нет еретика вне раздора. Сам святой Павел клеймил распри и разногласия, рука об руку идущие с ссорами, гневом и завистью[25]. Гармония единства — вот основа христианского мира. Только гордецы, движимые спесью и страстями, алчут сломать эту основу и посмотреть, как наш мир поглотит бездна вечной тьмы.
Они выбирают ложный путь и должны заплатить за свой выбор.
— Нет, отец мой, — сказал я, — я не склонен сочувствовать еретикам.
— Тогда вам необходимо быть бдительным. Разве в силах человека узреть, что в душе у другого человека?
— Нет, отец мой.
— Вот именно, нет. Если только просветил его дух Божий и ведут его ангелы. Снизошла ли на вас такая благодать?
— Нет, отец мой.
— То же и со мной. Следовательно, мы должны быть настороже. Мы не можем допустить того, чтобы враг человечества стал нам другом.
Трижды в тот день он взял надо мною верх. Воистину, он обладал могучей волей. Я поклонился,
