переходом добралась до излучины речушки с хвастливым названием Осетр. Здесь Зверев, пользуясь званием царского советника, объявил привал.
До Тулы оставалось всего с час хода, от крепости уже доносился грохот турецких пушек – но атаковать сейчас было нельзя. Лошади, что под седлом, были вымотаны до упора, люди тоже изрядно устали и проголодались. Всем требовался отдых – даже заводным скакунам. Кидать конницу в бой сейчас означало отправлять ее на гибель.
Совсем уже в сумерках, когда к лагерю подтягивались последние отставшие ратники, по дороге неожиданно проскакала слитная полусотня под сине-золотым знаменем. Бояре спешились, начали расседлывать коней, Иоанн Васильевич и князь Вяземский отошли в сторону, ожидая, пока холопы расстелют ковры и натянут палатку.
– Ты чего, Афанасий Иванович?! – кинулся к ним Зверев. – Решил государя без головы оставить?
– А что я могу, княже? – развел руками воевода. – Супротив воли государевой не пойдешь.
– Я царь русский, – твердо добавил Иоанн. – И я лично рать русскую на басурман поганых поведу. А тебя, Андрей Васильевич, в раздумьях своих я за дерзость решил простить. Хоть и лжив ты, и на язык невоздержан, ан пользы трону моему от тебя более, чем вреда.
– И большая будет польза, государь, коли тебя завтра на пику взденут, а из черепа чашу винную вырежут?
– Я стану сражаться, князь, – вскинул подбородок правитель, – и пусть Господь решит, какой судьбы достойна моя голова.
– А-а, – отмахнулся Зверев, – чего теперь? Спать ложитесь. Завтра трудный день будет.
Туманным рассветом двадцать третьего июня тысяча пятьсот пятьдесят второго года от Рождества Христова русская избранная тысяча, бросив на месте лагеря заводных скакунов и ненужную для битвы рухлядь, прямо на излучине перешла вброд узкий мелководный Осетр и широким походным шагом двинулась к Туле. Такая скорость увеличивала время пути почти вдвое, но зато почти не утомляла ни всадников, ни лошадей. Словно желая лучше видеть события, ветер разогнал облака, солнце быстро высушило туман в низинах между липовыми и тополиными рощами, и вскоре от травы и земли дохнуло влажным тягучим жаром.
Впереди грохнули пушки, спустя некоторое время ударили снова – оглушительно, словно над самым ухом.
– Часто бьют, сволочи, – вслух прикинул Зверев. – Каждые полчаса. Будем надеяться, перезарядить не успеют. Уже пришли.
Дорога обогнула небольшую, но плотную дубраву, и впереди открылся город. К изумлению Зверева, это был утопленный в болоте, идеальный кирпичный прямоугольник с выпирающими по углам круглыми башнями. Во всяком случае, с северной и западной сторон до самых стен колыхались сочные зеленые камыши. Мало того что крепость стояла в низине, а не на холме, как у приличных людей, так она еще отгораживалась от поспевающей подмоги не очень широкой, сажен двадцать, но все же вполне реальной рекой. К счастью, дорога сама подсказала выход, устремившись к броду – широкий, затоптанный скотиной спуск к воде с этой стороны и такой же подъем на южном берегу Упы.
В османском лагере на том берегу войско заметили. Забегали татары, расхватывая оружие и устремляясь к стреноженным вдалеке лошадям, сбились в плотную шеренгу янычары, перегораживая подходы к пушечной батарее.
– Скорее, скорее, скорее! – Андрей перешел на галоп. – Лучники, ко мне!!! Лучники!
Это была не просто удача – удача невероятная. Османские копейщики на некоторое время остались без прикрытия. Бежать им было некуда – от конного не убежишь, а любовью к доспехам они тоже не отличались.
Князь Сакульский вылетел на самый берег реки напротив угловой башни Тульского кремля, воткнул в землю рогатину, дернул из колчана лук, открыл второй, со стрелами, прикинул на глаз расстояние: полсотни метров река, еще двести – стены, плюс сотня метров до янычарского строя. Далековато для прицельной стрельбы, но по плотной массе – не промахнешься.
Кольцо – на палец, браслет – на левое запястье. Справа и слева осаживали скакунов другие бояре, доставали оружие.
– С Богом! – Зверев резко развел руки в стороны, опустил тетиву, тут же выдернул вторую стрелу. Рывок – ушла, рывок – ушла! Полминуты, и колчан опустел. Обойма кончилась.
Но рядом с князем опустошал свой колчан Пахом, чуть дальше стоял еще боярин, другой остановился сзади, и все они били врага – яростно, непрерывно, с жадностью нашедших поживу волков. Янычарский строй редел на глазах – османские пехотинцы падали один за другим, не в силах ни укрыться, ни ответить.
– Представляю, как им сейчас хочется схватить свои пушки, повернуть в нашу сторону и врезать чугунными ядрами по плотной толпе, – пробормотал Андрей. – Да фигушки, в землю стволы вкопаны, не сдвинуть. За такую отсталость вам и кирдык!
В избранной тысяче луки были, естественно, не у всех. От силы один на троих. Или меньше. Но даже пара тысяч луков в считанные минуты высыпала на вражеский строй двести тысяч стрел. Двадцать- тридцать штук на каждого пехотинца. И пехоты не стало.
Правда, стрел тоже не осталось – все остальные ехали в обозе где-то за пять сотен верст.
– Теперь как бы самим судьбу янычар не повторить, – дернул повод скакуна Андрей. – За мной, бояре, за мной! Дело еще только началось.
Большая часть воинской колонны уже успела пересечь Упу и развернуться на том берегу. Татары, оседлавшие коней, сбивались в стаю примерно в версте южнее города. У них еще не все бойцы не успели поймать и оседлать коней, не все нашли оружие. А многие и не найдут – уж больно шустро драпали со своего бивуака. Царь на белом скакуне гарцевал перед строем и что-то вещал служилым людям, мрачно сжимавшим в руках рогатины.
– Вон наши! – указал на левый край полка Пахом. – Чего закручинились, сиротинушки?! Счас веселье будет!
