– А за что тебя в ссылку гоняли, Михаил Иванович? – заинтересовался Зверев.
– Да было за что, – отмахнулся воевода. – Дай я тебе друзей своих представлю. Ну беспутного боярина Ивана Григорьевича, что бродит там, куда обычному человеку пути нет, тебе представлять не нужно, ты его ныне не хуже меня знаешь. Вот этот чернобровый голубоглазый юнец – то Даниил Адашев… Да-да, ты верно подумал, брат царского любимого писаря. Вот эти хитрые бояре, что парочкой вечно ходят, – указал он на круглолицых румяных воинов с рыжими бровями, похожих как братья и в одинаковых кольчугах панцирного плетения, – сие князья Семен Шуйский и Василий Серебряный. Не тот Василий, который Казань ухитрился столь ловко взять, что теперича мы тут сызнова сидим, а брат его двоюродный по матери. Что-то затевают они возле кремля, а никому не сказывают. Князя Александра Горбатого-Шуйского ты на советах у государя встречал, а это – князь Микулинский, наместник казанский. Ожидает, пока мы ему дорогу в ханские палаты расчистим. Сам бы хотел, да пока воеводские места в царских палатах делили, он здесь, в Ивангороде пребывал.
Князь Микулинский выглядел лет на сорок, имел обширную ухоженную бороду, поддоспешник носил стеганный серебряной нитью, и тафья на его лысине тоже блестела серебром.
– Кстати, о воеводах, – смог наконец Андрей вставить слово в монолог Воротынского. – Не хочу я пастухом при простолюдинах прослыть, желаю воеводой числиться. Не подсобишь?
– Да я к тебе, Андрей Васильевич, со всей душой, сам знаешь, – кивнул Михаил Иванович. – Да только что же мне поделать? Иоанн тебя самолично прямым приказом к простолюдинам причислил. Как же я его волю переменю?
– Вот видишь, княже, и ты меня простолюдином нарек, – попрекнул друга Зверев.
– Ну прости, прости, – вскинул руки воевода. – Хочешь, еще кусочек наколю? Давайте, други, давайте вместе за князя Сакульского выпьем, что показать себя успел изрядно, хоть и молод на зависть.
Все дружно осушили кубки, каждый из которых вмещал никак не меньше полулитра вина, и Андрей понял, что нужно быстрее переходить к делу – пока воеводы окончательно не захмелели.
– Михаил Иванович, я ведь не под руку к тебе от государя прошусь, уж извини за дерзость. А прошу подсобить стрельцов через дело настоящее пропустить, дабы себя показать смогли. Ну а не покажут… Тогда в монастырь уйду от позора, что остается?
– Экий ты, – мотнул головой воевода Большого полка. – Где я тебе такое дело возьму, чтобы полк целый себя показал? Я же не ногайцами командую, дабы вдруг их всех на тебя бросить.
– А ты мне тех, что в Арском лесу, отдай.
– Вона ты куда наметился… Так они не мои, они князя Александра. Что скажешь, воевода? Отдашь татар арских вьюноше горячему?
– Пусть забирает, этого добра не жалко, – снисходительно отмахнулся князь Горбатый-Шуйский.
– А поможете?
– Ты поперва скажи, чего просишь. А уж там и ответ дадим.
– Татары – они до грабежа жадные, – выпив заботливо долитое вино, начал излагать Зверев. – Коли обоз богатый увидят, ни за что не устоят. Вот я и подумал: что, если мои стрельцы обоз на Арское поле приведут? Вид у них простецкий, бердыши и пищали велю припрятать и не показывать. Ну побросают в телеги, никто и не увидит. Как обоз составят – ближе к себе оружие возьмут, на землю положат. За возками все равно не видно. А чтобы басурмане подвоха не почуяли, ты мне сотен тридцать охраны дай, со стороны леса пусть прикрывают. С такой-то охраной они точно в богатый обоз поверят. Три тысячи мелкими сотнями не отогнать, хану Япанче всю силу собрать придется. Они ударят, боярские дети из охраны побегут – а татары точно к обозу, под пищальный залп, и выйдут.
– Ай да князь! – хлопнул ладонью о ладонь Воротынский. – Слыхали, что придумал? А, князь Александр, подсобим Сакульскому?
– Простолюдины супротив татар не устоят, – отмахнулся Горбатый-Шуйский. – Напрасные старания. Вот кабы детей боярских в засаде поставить… Да заметят их басурмане, не попадутся.
– А коли далеко поставить, княже? У меня за лагерем собрать. Идти им получится дальше, но коли татары в сечу со стрельцами Андрея Васильевича ввяжутся, то уйти не успеют, большая часть увязнет. А мы их со спины в рогатины и возьмем!
– Я! Я, Михаил Иванович! Дозволь мне сотнями охранными командовать! – вскочил со своего места Данила Адашев. – Мочи моей нет. Кто ни видит – братом Алешкиным называет. Свое имя иметь хочу! Дозволь в сече себя показать?
– Видать, ныне день добрых дел, – вздохнул воевода. – Ладно, быть посему! Поднимем кубки, друзья! За то выпьем, чтобы задумка князя Андрея Васильевича завтра успешной оказалась. Приведешь завтра обоз, княже? Ну так веди!
Подняв стрельцов еще затемно, Андрей заставил их спрятать оружие в телеги, запрячь лошадей и уйти с Царского луга. Благодаря этому повозки, перекатившиеся на рассвете через узкий, но тинистый Бурлак, могли выглядеть как прибывшие издалека. Что-то уехало, что-то прибыло взамен – обычное дело при долгой осаде. Первые телеги вытянулись ровной колонной почти на триста метров вдоль стены Арского леса, но на безопасном удалении, в полутора полетах стрелы. Все прочие возки были составлены в стороне, так что за первым рядом осталась чистая полоса в пять сажен – как раз чтобы разместились пять рядов один за другим.
Тут же со стороны Большого полка заявились боярские дети – с рогатинами, щитами и луками, в полной броне. Они были готовы оборонять царское имущество всерьез, не щадя живота своего. Каждому ведь не шепнешь, что вся затея – всего лишь ловушка для врага. Это все равно что самих ногайцев о засаде упредить.
Боярин Адашев, сверкая новеньким колонтарем, промчался мимо телег, нашел глазами князя, с достоинством кивнул и отвернул к лесу.
– Ждать! Никому не отлучаться, – предупредил Зверев. – Передайте по рядам: без команды не стрелять. Залп первого ряда одновременно со мной. Пахом, пройди, проследи, чтобы при каждом десятке лампы были с зажженными свечами. Как понадобится фитили запаливать, чтобы никакой задержки не случилось. Железом не сверкать. Можно валяться и изображать усталость после долгого пути.
