– Если завтра бесовщина разгуляется, значит високосный, – наконец решил он. – Пахом, кабанчика у старосты забери, у него должен быть. Бердыши и щиты от греха прихватите, и подстилки на случай, если в лесу застрянем.
Дядька, кивнув, побежал в хлев и вскоре вернулся – с шевелящимся мешком и Пинетием.
– Я с тобой поеду, княже, – сообщил чуваш. – Как бы вы не заплутали.
– Ну, поехали, коли хлопот по хозяйству нет, – согласился Андрей. – Скажи мне, кстати, человече, уверен ли ты, что нет в лесу между реками еще деревень али хуторов? Неужели так-таки все люди до единого по берегам поселились?
– Мне такие неведомы, – ответил староста, глядя себе под ноги. – Пойду, мерина оседлаю.
Уже знакомой дорогой, не сворачивая к деревням и три раза переседлав скакунов, всадники добрались к молодоженам еще до обеда. Дабы второй раз не объедать небогатых Минара и Илемби, Андрей приказал рыбу и пиво прихватить с собой. Перекусив, холопы со скуки накололи чувашам изрядно дров и, по наущению Пахома, срубили ему жердяную пристройку для мерзнущей в загоне небольшой отары. Правда, по части сена хозяев изрядно объели – дюжина лошадей все-таки. Но трава – не такая уж большая ценность на частью заливных, частью и вовсе заболоченных здешних полях. Жрать бараны захотят – сами себе корм отроют. И спать гости устроились в доме, на полу – полатями молодые еще не обзавелись.
Староста до темноты так и не появился. Видно, без заводных отстал безнадежно.
Полынной мазью Андрей умастился еще до рассвета, тихо бормоча под нос заклинание от наведенной лихоманки:
– Из дверей пойду в двери, из ворот в ворота, под свет Ярилы, под дыхание Посвиста, под восточную сторону, к океан-морю. В океане-море стоит бык железный и медны рога, оловянны глаза. Ты, бык железный, медны рога, оловянны глаза, вынь из внука Сварогова внутренну порчу и верхову, подхвати из него, брось в океан-море, в белый мелкий жемчуг-песок, втопчи в печатную сажень, чтобы она не могла ни выйти, ни выплыть…
Ветку рябины с коричневыми тугими почками Зверев пристроил на плечо, словно алмазную подвеску, бурдюк с водой спрятал за пазуху ближе к сердцу, бурдючок с рыцарской кровью – на другую сторону, туесок с заговоренной землей прицепил к поясу.
– Ты как в поход сбираешься, княже, – не удержался Пахом. – Снадобья, зелья. Над бердышом, смотрю, нашептал чего-то. Может, скажешь, чего нам с ратными ждать?
– Надеюсь, что вам – ничего, – ответил Андрей. – Самолично разбираться стану. Но на всякий случай вы бердыши за спину закиньте, дабы не бежать, коли нужда возникнет. Ну, кажется, все. Давай с хозяевами прощаться. Пора.
Солнце еще только-только закрасило вершины розовым светом, когда шестерка воинов вылетела со двора и на отдохнувших скакунах стремительным галопом помчалась по узкому заснеженному ручью. Знакомый путь всегда короче. Выбравшись из ручья, Андрей пустил скакуна широким шагом, быстро промчался через озера, еще немного сократил шаг и у липы спешился уже с отдохнувшего, восстановившего дыхание коня – даже переседлываться не пришлось.
– Следы свежие, княже! – удивился Пахом. – Старые за ночь замело. Стало быть, до нас кто-то пройти успел. И не один.
– Вижу, – согласился Андрей. – У них тут просто тракт торговый, да и только.
Ведя скакуна в поводу, он пробрался сквозь крону, остановился в ожидании холопов, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь.
Нет, никакой опасности здесь не ощущалось. Никто не следил за ним издалека, не сидел в засаде, не приготовил ловушки. Но кому и зачем понадобилось съезжаться сюда чуть не до рассвета?
– Пахом, наготове будьте.
Воины снова поднялись в седла, шагом двинулись дальше. Утоптанная тропинка покрутилась средь деревьев и…
Андрей вскинул руку, поднял глаза к небу, усмехнулся:
– Молодцы! Красиво закружили, не придерешься.
– Что сказываешь, княже?
– А ты не заметил, Пахом? Мы куда свернули? На юг. А небо сейчас где светлее? За спиной. Не иначе с лешаками тут кто-то дружит. Закружили, запутали. Но мы поступим проще…
Князь потянул повод, решительно свернул с тропы на девственный наст и стал решительно пробиваться под светлый край низких облаков. Десять саженей, двадцать. Сто…
Морок отпустил так быстро, что он и не заметил этого момента. Лес закончился, впереди открылось тростниковое поле. Тропа, с которой они ушли, тянулась всего в нескольких шагах правее. Путники выбрались на зимник, поскакали рысью – как кони вдруг захрипели и закружились, стали пятиться, не слушаясь плетей и шпор. В душе, как и в прошлый раз, возникло желание отложить визит до другого раза, развернуться и отправиться по другим, более важным делам.
– Они как волка чуют, княже! – крикнул кто-то из слуг. – Может, другой стороной проедем? Как бы беды не вышло.
– Это же лошади, скотина безмозглая, – покачал головой Андрей. – Это им пустоты бояться можно. Мы же люди, нам положено без страха к неведомому идти, даже если не хочется. Прими коней, коли так.
Князь спешился, перекинул бердыш из-за спины в руку и упрямо двинулся по тропинке дальше. Холопы, притихнув, похрустывали снегом позади.
Нежелание идти нарастало, за считанные сажени превратившись в неизъяснимый, неодолимый ужас перед бесконечной снежной целиной впереди и грозными бессмертными деревьями на холме. Андрей понял, что его люди вот-вот побегут обратно, перехватил бердыш за низ ратовища и решительно провел по насту глубокую черту:
– Я, внук Сварогов, Триглавой рожден, Белесом вскормлен, Похвистом принесен. Нет для меня в землях отчих ни лесов неодолимых, ни глубин, ни вод темных. А есть враг смертный, от черных трав, от гнилого мяса, от болотного гноя. Дай мне, Сварог могучий, от смертного ворога тын железный, забор булатный, от востока и до запада, от севера и до моря, оттоле и до небес; и огради меня от колдуна и от колдуницы, от ведуна и от ведуницы, от чернеца и от черницы, от вдовы и от вдовицы, от черного, от белого, от русого, от двоезубого и от троезубого, от одноглазого и от красноглазого, от косого, от слепого, от всякого моего ворога и супостата по всякий час, по всякий день, по утру рано, по вечеру поздно, в младе месяце, в полноте и в ущербе, на век, в перекрой, в час, получас, и во веки веков. Аминь.
Исконный русский защитный заговор дрогнул в воздухе кратким маревом, сжигая наветы, мороки и заклинания. Страх мгновенно исчез, и путники увидели впереди, под растущими на взгорке соснами, около полусотни мужчин разного возраста. Некоторые стояли с копьями, некоторые – с топорами. У троих пояса оттягивали тяжелые мечи. Потерявшийся накануне Пинетей прятался за спину сгорбленного уродца, одетого в волчьи шкуры и опирающегося на длинный корявый посох.
– То ведь смерды, княже, – сплюнул Пахом. – Дозволь, всех покрошим.
– Тебе бы только рубиться, – взмахнул бердышом Андрей и перехватил его у топорища. – А оброк кто станет платить? Черви могильные? Здесь ждите, за мной не ходить!
И ой, опираясь, словно на посох, на свой огромный топор, двинулся через целину прямо на уродца. Тот согнулся еще сильнее, качнул посохом. По насту пробежала тонкая поземка. Зверев никаких заклинаний пока не добавлял: «Сварогов тын» сам по себе был хорошей защитой от всякого рода шепотков, наветов, отведения глаз и прочих мелких пакостей.
Шаман опять качнул посохом, недовольно что-то пробурчал, сделал пару шагов вперед, присел, вытянул в сторону пришельца левую руку и завыл. Андрей ощутил покалывание на коже, и тут же у него из-под ворота, из рукавов, из сапог повалил сизый дым. Холопы и чуваши хором закричали от ужаса – на самом же деле это всего лишь мазь, поглотив порчу на болезни, медленно испарялась под одеждой.
«В следующий раз надо мяту добавить, – мысленно отметил Зверев, выдергивая бурдюк с водой и зубами выдергивая пробку. – А то местами жжет. Больно».
Шаман сдернул с головы волчью морду, пробежал навстречу еще пару шагов, опять выставил руку и, округлив глаза, громогласно взвыл.
– Унеси, вода, злое-чужое, в речку быструю, в моря дальние, окияны глубокие, – забормотал, плеская и без того заговоренной водой на грудь, Андрей. – Словом Лазаревым, зубом крысиным, хвостом телячьим
