принялся торопливо ощупывать тело.
– Господи, спаси, помилуй и сохрани грешного раба твоего Алексея, Господи, спаси, помилуй и сохрани…
– Ну, что там, Пахом?! – спросил Зверев, совершенно не ощущавший ног. – От меня чего-нибудь осталось?
– Ой, прости меня грешного, как же так… – перекрестился дядка.
– Да что там, не томи?!
– Андрей Васильевич, у тебя на обеих ногах ниже колен живого места нет, все кости размозжило. Видать, в тебя душегубы метились, кобыле твоей и тебе весь свинец достался.
– Холопы как?
– Ребята? – Пахом оглянулся через плечо. – Четверо на ногах, остальные не ведаю. Но они, изверги, явно в тебя метились. В тебя, княже.
– Коли так, не плачь, а радуйся. Жив я все-таки. Ноги водой от грязи промой, пока зараза какая в кровь не попала, потом хлебным вином протри, порошком из ноготков засыпь от антонова огня, мхом обложи и в лубки замотай.
– Не беспокойся, княже, все сделаю. Дело знакомое, не впервой увечных выхаживать.
– Остальных мальчишек проведай, как живы. – Андрей закрыл глаза. – Вот и все. На сегодня я, кажется, отвоевался. Обманул меня Лютобор с зеркалом Велеса. Сказывал, никогда оно не ошибается. Ан вот, оказывается, врет… Или нет?
Мечта Даниила
Через неделю Андрей снова, как в первый?
день, лежал в постели в своей детской?!
светелке, в усадьбе бояр Лисьиных возле святого озера, созданного крестом Андрея Первозванного. Родительское поместье было от места схватки ближе всего – туда Пахом раненого и привез. Перепуганная мать забегала в комнату чуть не каждую минуту, спрашивая, что ему нужно, удобно ли, тепло ли. Отец заглядывал пореже, где-то один раз в час – но только крякал и покачивал головой.
Здесь Зверев впервые за последние годы остро пожалел, что в шестнадцатом веке на Руси не было ни компьютеров, ни телевизоров, ни хотя бы радио. Да что там телевизора – книг нормальных не имелось! Не Псалтырь же перечитывать от безделья? Воспоминания о настоящем доме, о своем времени нахлынули с новой силой, но… Но с перебитыми ногами Андрей не мог ни совершить обряд, ни вообще дойти до колдовского алтаря. И поговорить с Лютобором не мог, даже мысленно – неутихающая боль мешала сосредоточиться.
Четвертой ночью по приезду в комнате вдруг запахло прелой листвой, перед окном выросла темная фигура, неслышно подплыла ближе. На ноги повеяло холодком, боль ослабла.
– Это ты, мудрый волхв? – шепотом спросил Зверев.
– Слышу все, как стучится кто-то ко мне, – хрипло ответил чародей. – А войти не может. Так и понял: с тобою, чадо, неладное случилось.
– Ты можешь меня исцелить, Лютобор?
– Конечно, чадо… Но ты и сам все славно сделал, не зря я тебя учил. Вот маненько только подправлю, не то срастется неверно, хромать будешь… Вот и все, отрок. Месяца через три на ноги встанешь.
– Через три-и?! – чуть не подпрыгнул Андрей. – Ты же колдун, Лютобор! Нечто зараз не сможешь вылечить?
– А ты ныне кто, чадо? – В голосе древнего кудесника послышалась усмешка. – Нечто сам не ведаешь, в чем наша с тобой сила? Наша сила в мудрости, а не в могуществе. Мы не можем обрушить на врага камни, но знаем, какой камушек толкнуть, чтобы на него сошла лавина. Но ни ты, ни я, ни кто иной не заставит лавину покатиться вверх по склону. Мы можем спасти увечного от антонова огня, язв и плохого сращения. Но исцеляться больной должен сам. Мы можем заглянуть в будущее или прошлое, но не способны его создать.
– Ты уверен в этом, мудрый волхв?
– Нет, чадо. Ныне постиг я, что праотец наш, могучий Сварог, создал сей мир слишком сложным для моего понимания. Всего десять лет тому знал я несокрушимо, что роду русскому отведен на земле весьма малый срок и сгинет он через тридцать лет бесследно. Ныне же вижу, как камешек малой толкнул лавину нежданную, и отрок слабый из обреченного страдальца стал правителем великим; как враг, что истреблять нас хотел, ныне в друга оборотился и ради царствия нашего с ворогом закатным бьется. Посему теперича опасаюсь я слово свое давать о том, на что обречено грядущее рода Сварогова и земли русской…
– Ты кого обозвал булыжником, старик? – усмехнулся Зверев.
– Того, кто толкнул лавину. – Руки Лютобора продолжали скользить по его ногам.
– Надеюсь, теперь ты больше не собираешься помирать?
– Свой срок отмерил я себе, равный сроку рода русского, чадо. Род оказался сильнее, и я рад искренне сему чуду. Но я устал, чадо. Мне нужен отдых. Мыслил я, глаза мои сомкнутся в день горести и печали. Но коли они закроются в дни радости и торжества, то покидать сей мир станет лишь приятнее.
– Не покидать его вообще будет еще лучше.
– Должен же я исполнить хоть одно из своих предсказаний, дитя мое? – Лютобор накрыл его лицо холодной ладонью. – Исцеляйся, чадо, исцеляйся. Из трех врагов, что истребить желали внуков Свароговых, из царства восточного, царства южного и царства закатного покуда ты одолел лишь одного ворога. Ныне восток стал не злым, а дружеским. Но бремя твое не исчезло. Ты сам выбрал сей путь, ты сам захотел изменить вселенную и перевернуть грядущее. Так исцеляйся! Дорога ждет тебя, сын созидателя всего сущего…
А затем настало утро – и Андрей так и не понял, приходил к нему учитель на самом деле или это был всего лишь сон.
– Доброе утро, сынок, – приоткрыла дверь Ольга Юрьевна. – Велеть каши принести?
– Спасибо, мама, чуть попозже. А пока Пахома покличь, помощь нужна от дядьки.
– Сейчас, сынок, обожди.
Взъерошенный сильнее обычного холоп явился спустя минуту, виновато потупился:
– Звал, княже?
– Звал, звал. Одеяло откинь и держи лубок на левой ноге. Крепко держи, чтобы не болтался.
– Так, Андрей Васильевич?
– Да… – Зверев начал крутить из стороны в сторону ступней, стиснув от боли зубы. Глаза заслезились. – Чего молчишь? Сказывай чего-нибудь!
– Все в порядке, Андрей Васильевич. То есть жаль, конечно, но в порядке.
– Что плохо? Что жалко? Что в порядке?
– Ну, холопов, что на дороге побило, четверо было убито, а остальные поранены. Кто сильнее, кто слабже. Так еще двое ныне преставились, пожалей их души, Господи. Четверо же на поправку идут, вскорости в седло сажать можно.
– Ой, мамочки, как оно… Кто нападал, спросили?
– А некого оказалось, княже. Побили всех на месте. Было-то всего два десятка. Татары сгоряча и порубали.
– Жалко… Ты это… Друцкому посыльного отправь, пусть знает, что я ранен. Пусть пока на меня не надеется.
– Ты чего делаешь, ирод?! – Ворвавшись в светелку, боярыня принялась рьяно дубасить холопа. – Не видишь, больно ему?! Не видишь, плачет?!
– Оставь его, мама! – взвыл Андрей, когда холоп, уворачиваясь, дернул за лубок. – Оставь, так нужно! Нельзя долго просто так валяться, суставы срастутся. Двигать ступнями нужно, двигать. Или потом ходить не смогу. А он лубок придерживает.
– Да? – Боярыня отпустила волосы несчастного дядьки. – Так давай я придержу.
– Нет, мама, тебе нельзя. Ты меня жалеть начнешь. А жалость, она иногда только вред приносит.
– Может, хоть кваску принести?
– Кваску можно, – согласился Зверев. – Только ты, пожалуйста, не смотри. А то Пахом пугается.
– Как же ты терпишь все это, кровинушка моя?
