– Но подчиняться он все же станет государю нашему, а не иным правителям.
И «съел» королеву ладьей. Андрей понял, что дело пахнем матом в ближайшие ходы.
– Как же нам поступить с теми, кто крест царю Иоанну Васильевичу целовать не пожелает? – опять зашевелил пальцами на груди главный из троицы.
– Пусть проваливают на все четыре стороны, – отмахнулся воевода. – Забирают пусть свое добро – и скатертью дорожка!
– Зачем же имущество отдавать? – встрепенулся Юрий Семенович. – Имущество пусть оставляют! Урон ведь какой от их отъезда случится! Люди, рухлядь, подати…
– По слову твоему, воевода, – зачастил бюргер, – готов ли ты рядную грамоту подписать?
– Тебе, что, слова моего мало? – удивился Даниил Федорович. – Ну, коли так… Ладно, подпишу. И крест на сем поцелую.
– Партия, – смешал фигуры Зверев. – Я проиграл.
Восемнадцатого июля тысяча пятьсот пятьдесят восьмого года, так и не услышав ни единого русского выстрела и не сделав ни одного выстрела сам, город Юрьев, он же Дерпт по местному наименованию, отворил ворота и сдался на милость победителя.
Сперва по опустившемуся мосту выкатились наружу около сотни телег, на которых лежали узлы, стояли сундуки, была привязана мебель, болтались мешки с припасами на первое время, сидели дети. Бюргеры, не пожелавшие стать подданными России и жить бок о бок с этими «жалкими, злобными русскими дикарями», покидали родные дома, отправляясь на запад – туда, где их мирозданье не будут сотрясать шаги могучей северной державы. Никто из переселенцев тогда не знал, что через несколько дней посланные Вильгельмом Фюрстенбергом солдаты под командованием Вильгельма Вифферлинга ограбят их до нитки, сдав все отнятые ценности в казну магистра Ливонского ордена. А смиренные горожане, решившие остаться в Дерите, в полном соответствии с заповедями Господними будут вознаграждены и на многие десятилетия смогут забыть о том, что такое война, а о кровавых волнах, которые еще долго будут гулять по Прибалтике, станут узнавать лишь со слов беженцев и меняющихся в гарнизоне солдат.
Последние беглецы еще выходили из крепости, когда по мосту уже загрохотали подковы русских скакунов. Первыми на узкие улицы городка ворвались боярские дети – всего две сотни, готовые встретить на щит и рогатину любую засаду. Но беды никакой не случилось. Восторженных толп с цветами на улице не наблюдалось – как, к счастью, и воинов. За головными отрядами в покоренную столицу епископства чинно въехал Даниил Адашев – все прочие воеводы отстали на несколько саженей.
Внутри крепостных стен жители ценили каждую пядь. Улицы были столь узки, что запряженные парой повозки не могли бы разъехаться. Оштукатуренные дома смыкались стена к стене и тянулись вверх насколько можно, заканчиваясь островерхими крышами. И все же в центре нашлось место для скромной площади, размером с двор усадьбы Лисьиных, и двух стоящих напротив друг друга, удивительно похожих по архитектуре зданий. Костел и ратуша. Одинаковые островерхие кровли, одинаковые готические окна, одинаковые двери. Даже кресты имелись на обоих строениях!
Наконец Зверев сообразил: ратуша двухэтажная. Все же предназначена для работы разных служащих, помещений требуется много. У собора окна были выше и шли в один ряд посередине стены. Воеводы, кстати, успели сориентироваться быстрее и уже спешивались. Пахом соскочил почти одновременно с ним, перехватил повод. Андрей, повесив на луку бердыш, поторопился нагнать Даниила и Друцкого.
Почему-то князю казалось, что внутри должен быть развал, разруха, выломаны двери, летать обрывки бумаги – как это обычно показывают в фильмах про войну и освобожденные города. Но здесь царил абсолютный порядок. Гладкие, выбеленные стены, двери из мореного дерева. И тишина.
– Похоже, сегодня все решили прогулять, – усмехнулся Андрей.
Коридор вывел их в большой кабинет, напоминающий миниатюрный судебный зал: стены, потолок, пол были обшиты темно-темно-красными досками. Напротив, перед дверьми, стоял массивный стол такого же цвета, за ним – одно кресло высокое и четыре – поменьше. Еще два приткнулись у стены. Слева и справа от входа тянулись скамейки.
Уже знакомый бюргер с золотой медалью никак не мог расстаться с центральным креслом. Он шевелил губами, морщился, краснел, как от натуги, наконец все же встал и поклонился:
– Милости просим, бояре. Как видите, город сдержал свое обещание и открыл ворота. Ныне же вечером для вас будет дан пир знатными жителями Дерпта. Сегодня на площади они первыми принесут присягу на верность государю московскому Иоанну, прилюдно поклянутся в том на библии. Я велел приготовить все к полудню. Завтра присягнут остальные. Бюргеры – на площади, для черни же мы поставим столы с Писанием на улице и назначим писарей, кои запишут имена.
– Молодец, – похвалил ливонца Даниил Адашев. – Служи государю и впредь с тем же прилежанием, и ты станешь достойным и уважаемым человеком, не обойденным его милостями.
Бояре разбрелись по комнате, осматриваясь. Андрей заинтересовался окнами с витражами из мелких цветных стеклышек, князь Друцкий принялся ворошить свитки на столе, просматривая их один за другим.
– Члены городского совета не станут присягать, воевода, поскольку совершили сие деяние вчера, – кашлянув пояснил бюргер. – Теперь… Теперь же я должен передать вам ключи от городской казны.
– Ого! – внезапно расхохотался князь Друцкий. – Бояре, оказывается нынешней весной в Ливонии свершилось чудо! А мы и не заметили.
– Какое чудо, Юрий Семенович? – заинтересовались сразу все.
– Во всей Ливонии не выросла трава.
– Нет… Что ты, княже… Все ведь видели… – послышались смешки.
– Как же видели? Вот, слушайте. Приказ магистра Фирстенберга об исполнении ордена.
На этот раз бояре ответили князю дружным оглушительным хохотом. За шумом холоп со снятой шапкой, в одном кафтане без брони, хоть и опоясанный мечом, незамеченным протиснулся через толпу, поминутно кланяясь, и остановился перед Андреем.
– Чего тебе? – улыбнулся ему Зверев.
– Андрей Васильевич, княже…
– Да, я это, я. О чем просишь?
– Батюшка… Батюшка твой… боярин Василий… Лисьин. Убили его нынешней зимой у Кальмиукского шляха.
– Что-о?! – Андрей ощутил в руках, как трещит разрываемый кафтан, и тут на нем повисли сразу несколько бояр:
– Княже… Княже… Он же не виноват… Успокойся… Княже…
Зверев, пытаясь стряхнуть эту тяжесть, несколько раз дернулся из стороны в сторону, закрыл глаза.
Боярин Лисьин. Отец князя Сакульского. Тот, кто повел его в первый поход, с кем он взял первый замок. Кто дал ему первых друзей и нашел для него любимую жену. Тот, кто совсем недавно признался, что гордится им.
Самым страшным было то, что Андрей никак не мог вспомнить его лица.
– Пустите! Я спокоен! Д спокоен, как мороженый мамонт! Пахом, коня!
Хватка ослабла, хотя воеводы все еще не отпускали его рук и плеч.
– Андрей Васильевич, – подступил боярин Адашев. – Нам всем жаль. Нам очень жаль твоего отца, он был славный воин и добрый человек. Но не нужно так убиваться. Он сейчас в лучшем царствии, он заслужил.
– Я не убиваюсь, боярин! – огрызнулся Зверев. – Я убивать буду! Я всю эту Османию с навозом перемешаю, я ее в пепел изведу! Да пустите же, наконец! Я ныне же еду к царю. Пусть даст мне воинов, и к весне я все это отродье татарское под корень изведу! Всех в землю закопаю! А не даст – сам, по одному ублюдков вырежу! Да отпустите же вы!
