Они проталкивают его, пока оно не упирается во внутреннюю стенку моего живота, потом резко выдергивают. Им это наскучило. Я слышу, как одна женщина говорит, что она этого хочет, что я этого не заслужила. Они смеются. Я слышу их одобрительные перешептывания и мокрый звук этой штуки, скользящей в ней туда-сюда. Единственный звук в комнате — мое дыхание и звук этой штуки, скользящей в ней туда-сюда. Потом она кончает, визжа, как умирающая лошадь, и они поздравляют ее, посмеиваясь. Они начинают лаять, как собаки, вначале — стаккато и визгливо, затем переходя в глубокий, резонирующий, непрерывный вой. Он пронзает мой череп. Краснота стирает меня на нет. Затем грубая шерсть и когти у меня на грудях — собака громоздится на меня, ее длинный язык смачивает мне лицо. Я выплевываю кляп и вою, пока не исчезаю в красном пекле.
Босс
Если он не сделает то, что я говорю сейчас, я придумаю способ заставить его действовать в соответствии с моими нуждами позднее, а к тому времени мои нужды вырастут, и удовлетворение их доставит мне еще больше удовольствия: они будут включать его унижение, тыканье его лицом в дерьмо. Он не должен со мною спорить, особенно если это увидит кто-то другой — как тогда, когда я видел ребенка, который ткнул матери в глаза, когда она пыталась взять его на руки. Мать мне стала противна, и это отвращение они будут испытывать ко мне, если я потеряю контроль… Я приспосабливаю каждое свое движение для контроля, порядка, как создают тончайшую хореографию балета — формальную структуру, невидимую его участникам, которую можно наблюдать только сверху: с того места, где сижу я.
Я сильнее его, сильнее их всех. Пока они колеблются в нерешительности, пока бьются в спазмах, как выброшенная на берег рыба, жертвы бесполезной совести и подавления, я действую, исходя из своих желаний, принуждая их к реальности силой моей воли. Ключ к успеху в бизнесе: представь, затем действуй. И в эту секунду мое желание включает его очернение. Он — расширение моего воображения: я могу играть с ним, как ребенок играет со своими грезами, проходящими сквозь его сознание, когда он лепит их, чтобы они соответствовали его дрейфующим фантазиям…
Он — для моей игры, для моего пользования, для того, чтоб я мог выбросить его, когда покончу с ним.
Вот он, тут, воняет, потеет, истощен жарой и глупостью, огромной безрассудной глупостью, по которой он переставляет ноги, его ненависть к самому себе так густа в его горле, что душит его. Он не является самим собой, не принадлежит самому себе. Он смотрит, как его границы растворяются, когда я управляю им. Он пробирается сквозь усердствующую толпу. Он чувствует, как его тело расширяется, потом сжимается в такт с открытием и закрытием промежутков между их рабскими телами, пока они работают, убивая свое время, что, в свою очередь, наполняет меня гордостью за мои достижения.
Он чувствует, что ему нужно побыть одному, посадить себя под арест, нужно вспомнить точно, кто он такой, но ему не найти места, где он был бы один — без моего вмешательства в его сознание, перестраивающего его, придающего ему форму. Ему нужна лишь абсолютная изоляция, сенсорная депривация, чтобы убрать любые стимулы или чтобы повторять предсказуемый набор стимулов без конца, пока он не поплывет в густой жиже собственного бессознательного, убежденный теперь, что в действительности его не существует, покачиваясь в волнах прилива.
Если он кричит, если сопротивляется, заткни ему рот кляпом. Души его, пока у него не вылезут глаза. Если он жалуется, накажи его, как отвратительного ребенка, — он просит этого.
Трус
Я опустошил себя. Я превратил себя в нечто, не поддающееся контролю. Я — карлик, меня делает маленьким все, что вокруг меня. Я боюсь того, что может произойти в следующее мгновение. Любое непредусмотренное движение, любой звук, которого я не ждал, ужасает меня, уменьшает меня. Ножницы лежат передо мной на столе. Я беру их, раскрываю и закрываю их, прижимаю железные кольца к своей кости. Просовываю палец между ножами и сжимаю что есть силы. Они тупые. Они не порежут меня. Мне не больно, это биение лишь напоминает мне о существовании моей руки, которая мне отвратительна. Я ненавижу свое тело больше, чем ненавижу предметы и события, о которые оно трется. Я презираю условия, в которых живу, не так глубоко, как презираю существование моей плоти.
Могила
Я использую эту комнату, как болезнь использует тело. Я порчу ее, отъедаю ее по кусочкам, пачкаю стены своими руками. Комната воняет моей кровью. Я в постели. Матрас гниет подо мной. Моя моча разъела в нем дыру. Низ моей спины проваливается в дыру. Я не знаю, где кончается мое тело, и начинается матрас. Когда я встаю и иду в туалет, я разрываю свое тело пополам.
Ловушка
Когда я смотрю на себя в зеркало, мое лицо горит. Я точно знаю, что время соскользнуло, и я только что покинула зеркало: теперь там стоит кто-то другой, притворяясь мной. Когда я закрываю глаза, они вторгаются в мое тело, так что я должна держать их открытыми. Мое тело не принадлежит мне.
Вчера я просматривала телефонный справочник, выбирая имена людей, казавшиеся интересными, звонила им и приглашала приехать и выебать меня. Один, в конце концов, согласился. Когда он появился у моей двери, я приоткрыла ее, но оставила на цепочке. Он видел меня в ночной рубашке. Его тело шло к его голосу, который по телефону звучал грубо и хрипло. Он был огромен и волосат. Лицо — темное, изрыто оспинами. Его руки огромны: я хотела, чтобы он задушил меня насмерть. Я впустила его. Я разделась, легла на пол на живот, надеясь, что он заметит мою уязвимость и убьет меня. Вместо этого он нежно поцеловал меня сзади в шею, потом нежно выебал меня. Я пыталась извиваться, драться, чтобы он разозлился и ударил меня, но в ответ у него пропала эрекция, и он стал оправдываться. Я встала, глядя на него, как на бесполезного, слабоумного ребенка, и велела ему уйти. Когда он ушел, я подошла к зеркалу, сжимая свои груди, притянула соски ко рту и сосала их много часов. Я потеряла себя, я забыла, где я, я не чувствовала тела. Я не знаю, кто я. Я хочу быть стертой. Я хочу быть всосанной в свою пизду.
Ещё ловушка
Я маленькая тварь, я замышляю самоубийство, я сосу пальцы у себя на ногах. Я заперт в пропитанном мочой общественном туалете. Снаружи надо мной потешаются. Я слышу, как они прихлебывают пиво, рыгают, пердят, отпускают шутки на мой счет, имитируя мой голос. Я здесь раздетый. Запах моего тела перебивает вонь их дерьма и мочи. Я воняю нищетой. Это мое личное, я знаю его силу. Я
