Наконец, она вновь заговорила и губы ее слегка дрожали.
— Ты мог бы стать моим мужчиной навсегда, но ты выбрал себе другой путь.
— Прости, дорогая, но я не хочу стать предателем, — ответил ей Ларин, тоже становясь серьезным, — ничего не поделаешь, ты хороша, но у нас с тобой дорожки разные.
— Твой путь окончен, — заявила Исилея, внезапно чуть не срываясь на крик. — Завтра на рассвете вас всех принесут в жертву.
— Как, — неожиданно для себя задал глупый вопрос Леха, — ты казнишь даже наших греков?
— Они мне были нужны, только чтобы заманить тебя в ловушку, — горько усмехнулась Исилея, — и у меня это вышло очень легко. А теперь вы мне больше не нужны. Ни ты, ни они.
Леха был скорее озадачен, чем испуган, услышав такие признания. Он и не подозревал, на что может быть способна обиженная отказом женщина. Но это был еще не конец.
— Я съем твое сердце, — успокоившись, сообщила ему Исилея, любовно поглаживая ножны кинжала, — завтра, на рассвете. Когда мы принесем вас в жертву богам во имя нашей скорой победы.
Тряхнув волосами, она развернулась и гибкой кошкой вскользнула наружу. Минут пять в темнице царила тишина, Леха переваривал услышанное. А когда, наконец, к нему вернулся дар речи, он посмотрел на Гилисподиса и кратко перевел речь прекрасной воительницы.
— Слышь, Гилисподис, — нам хана!
Грек, не понял ни слова из разговора бывших любовников, но по тону Исилеи и так было видно, что она не комплименты пришла рассыпать. И все же ему не до конца было ясно, что хотел сказать Ларин. Чтобы у инженера не осталось сомнений, Леха пояснил.
— Завтра утром нас всех принесут в жертву. И меня, и тебя, и всех остальных.
На этот раз надолго замолчал сам инженер.
— Но зачем же они так долго везли нас сюда? — не выдержал он, — столько мучили и били?
Ларин посмотрел на него с сочувствием и, сдержавшись, произнес:
— Лучше тебе не знать, инженер. Спокойнее умирать будет.
На грека было жалко смотреть. Остальным Леха не стал ничего переводить, и так слышали. Вместо этого он опять откинулся на сырую землю и, слушая нечленораздельные причитания инженера, стал размышлять. После оглашения приговора, он вдруг снова стал спокойным. «А чего переживать, — размышлял Ларин, разглядывая доски настила, — все равно казнит. Эта подруга слово держит. Обещала, значит сделает. Да еще сердце мое на закуску съест. А сердце отдавать, ой как не хочется. Да и вообще помирать не хочется, мне обратно в Крым надо, ждут там меня. В общем, выбираться надо. Времени у нас до рассвета, сейчас еще вечер. Думай, Леха, думай!».
Минут двадцать Леха размышлял, затем встал на четвереньки и подполз к одной из небольших щелей между бревнами. Прильнул глазами и попытался хоть что-нибудь рассмотреть. Немного, но увидел. Держали их, то ли на краю деревни, то ли на каком-то хуторе. Но вокруг был явно не город — Ларин рассмотрел пару хибар и много деревьев с той стороны двора. На фоне светлого еще неба туда-сюда сновали воительницы, кто пешком, кто на конях.
«Значит, до Еректа еще не доехали, — вспомнил Леха, все, что знал о своем местоположении, — знать бы только, где она в жертву нас собралась приносить там, или прямо здесь, на опушке?».
Пораскинув мозгами, Ларин решил не тянуть. Если Исилея решила покончить с ним, то вполне может сделать это, не дожидаясь возвращения в Ерект. Там ведь ни Гатара, ни Оритии сейчас не было, значит, все это становилось только ее «личным делом». А она, как ни крути, полновластная хозяйка в этих местах. Да и последний разговор у них уже состоялся.
«Врет она, — вдруг со злобой подумал Леха, вспомнив о том, что сказала Исилея, едва появившись на пороге. — Должен же был кто-то остаться от моей армии. Ну утечь она еще вместе с пленными могла, но солдат у меня больше было. Врет. Значит, надо бежать и к своим пробиваться. Они где-то тут, поблизости. Наверняка меня ищут по окрестным лесам и дорогам. Нам бы только развязаться».
— Эй, Гилисподис, кончай ныть! — прошипел Леха, отворачиваясь от щели, — скажи лучше, у тебя есть какой-нибудь ножик неучтенный или гвоздь? От веревок надо освободиться и бежать.
— Отсюда не убежишь, — простонал Гилисподис, уже готовившийся к встрече с богами.
— Это мы еще посмотрим, — сплюнул Леха и стал ползать по сараю, осматривая пол и стены. Вдруг где, какой гвоздь попадется. Остальные пленники, сжавшись в кучу смотрели на него, как на сумасшедшего. Но Леха не обращал на этих безвольных смертников никакого внимания, хотя понимал, если убежит — придется тащить с собой, как минимум, Гилисподиса. Что значительно затрудняло побег. Грек особыми спортивными талантами не блистал, не чета своим олимпийским собратьям, бегать не умел и в седле держался плохо. Да еще и не верил, что это вообще возможно — убежать из такой тюрьмы. Но Ларин был парень упертый и не из таких мест бежал. «Там не сгинул и сейчас сбегу, — решил Ларин, — все равно сбегу».
Понятное дело, на металлические гвозди он и не надеялся, но ему и деревянного было достаточно. Было бы чем узелок поддеть, остальное дело техники. «Русским морпехам, — думал Леха, продолжая поиски, — вообще оружие можно не выдавать, они голыми руками кого хочешь удавят».
Пропахав на животе вдоль всей стены до самого входа, Ларин нашел-таки, что искал. Почти у самого лаза, исполнявшего роль двери, из косяка торчало пара деревянных гвоздей, которыми этот косяк и скрепляли. На полу Леха ничего не нашел, солома да голая земля. Ни одной подходящей палки. Будь у него больше времени, можно, конечно, было бы инженера с подмастерьями заставить подкоп организовать. Да только времени не было совсем, и Леха такую идею даже не рассматривал.
Кормить их никто не собирался — зачем зря продукты переводить, все равно завтра всех казнят, — поэтому никто и не заходил к пленникам с досмотром. Леха надеялся, что успеет выдрать гвоздь. Главное, чтобы никому в голову не взбрело посетить их именно сейчас.
Увидев, что слегка обтесанная палка, которую он называл гвоздем, чуток торчит из бревна, Ларин ухватился за нее пальцами и попытался вытянуть. Бревно было не слишком массивным, требовалось только поднажать, как ему казалось. Однако, пальцами не вышло, слишком руки были стянуты у запястий. Только заноз насажал. Тогда Ларин, сплюнул от злости, ухватился за нее зубами и тянул до тех пор, пока со скрежетом не выдрал этот деревянный гвоздь. Так сильно сжал, что чуть не перекусил его у самого основания.
Гилисподис, смотревший на действия своего начальника широко открытыми глазами, решил, что кровный брат Иллура окончательно спятил. Но Ларин только усмехнулся, подмигнув ничего не понимающему инженеру.
— Не боись, Гилисподис! Где наша не пропадала.
А затем, на его глазах буквально за пять минут освободился от пут. Сложнее всего было развязать узлы, опутавшие руки, но тут опять помогли зубы. Они у Ларина были крепкие. Отец, в прошлой жизни, сладкого не ел и металлические гвозди на спор из стола зубами вынимал, не говоря уже о пробках от пивных бутылок. И Лехе все свои способности передал по наследству. Поэтому, главной трудностью было достать этот гвоздь, а остальное — дело техники. Ларин взял его в зубы, воткнул в первый узел, поковырялся и тот ослаб. Затем также поступил со вторым и третьим. Узлы крепкие были, но простые. Ларин только посмеивался над амазонками, когда развязывал, — «не морячки, ясен перец».
Вслед за руками, он избавил ноги от пут. А освободившись сам, Леха принялся за своих товарищей по несчастью. «Бежать, так всем, — решил бравый адмирал, — они ведь сюда из-за меня попали».
Гилисподис принял освобождение от пут даже с некоторой опаской.
— Но ведь они же все вооружены, — пробормотал он, оглядывая свои потертые веревкой запястья, — они нас убьют!
— А если ты тут до рассвета останешься, — напомнил ему Леха, вновь прильнувший к расщелине, через которую увидел лишь быстро темнеющее небо, — они тебя по любому убьют.
Остальные греки посматривали в нерешительности то на командира кочевников, так ловко избавившегося от крепких веревок, то на потерявшего волю Гилисподиса, который был у них до сих пор начальником.
— Я не побегу, — замотал головой инженер, обхватив себя за плечи руками, — не побегу.
Такого Ларин не ожидал. Он развернулся и в недоумении уставился на великого корабела, чувствуя, как в нем закипает кровь. Темнота быстро сгущалась, и они видели друг друга уже в полумраке.
