— Ага, как раз оттуда.
— Что новенького?
О'Гар, сдвинув на затылок свою черную широкополую шляпу сельского констебля, почесал круглую голову.
— Негусто. Док утверждает, что его уделали при помощи шестидюймового лезвия, имевшего в ширину два дюйма, и он не мог прожить после такого удара более двух часов, а скорее даже и часа. В базе данных на него мы ничего не нашли. А здесь вам удалось что-нибудь обнаружить?
— Фамилия — Раундс. Он зарегистрировался вчера, как прибивший из Нью-Йорка. Барахлишко все новенькое, и нет ничего, что дало бы нам какие-либо зацепки. Кроме одного — он явно не хотел оставлять следов. Ни писем, ни заметок — ничего! Ни пятен крови, ни следов борьбы в комнате нет.
О'Гар повернулся к Педерсену:
— Ты возле отеля не замечал каких-нибудь смуглокожих субъектов? Индусов или похожих на них?
— Не видел, как мне кажется, — ответил охранник. — Но я все для вас разузнаю.
— Выходит, что красный шелк все-таки оказался саронгом? — спросил я.
— И весьма дорогим, — сообщил сержант. — Я немало повидал их за четыре года военной службы на островах, но никогда еще не встречал такого качественного, как этот.
— А кто их носит?
— Мужчины и женщины на Филиппинах, Борнео, Яве, Суматре, полуострове Малакка, местами в Индии.
— Значит, твоя идея заключается в том, что некто, учинивший резню, стремится привлечь к себе внимание, шляясь по улицам в красной юбчонке?
— Не пытайся быть остроумным! — рявкнул на меня О'Гар. — Эти саронги достаточно часто используют в сложенном или скрученном виде. Да и откуда мне знать, что он не был заколот где-нибудь на улице? А к слову, откуда мне знать, что его не прирезали в том же вашем притоне?
— Мы сами хороним своих жертв, никого не извещая. Давай спустимся вниз, что ли, и поможем Питу в поисках твоих смуглолицых.
Версия провалилась. Если какие-то смуглолицые и крутились возле отеля, они были достаточно умны, чтобы не попасться.
Я позвонил Старику, сообщив ему о том, что мне стало известно, — для этого мне и дыхания не пришлось переводить, — а потом мы с О'Гаром провели остаток вечера в поисках решения; мы стреляли во все стороны, но ни разу не попали в цель. Мы опросили водителей такси, созвонились со всеми тремя Раундсами, значившимися в телефонной книге, но в итоге поисков неведение наше осталось таким же, каким было в самом начале.
В газетах, появившихся на улицах чуть позднее восьми часов вечера, все происшествие было представлено в известном нам свете.
К одиннадцати часам мы пришли к выводу, что настала ночь, и двинулись каждый в направлении своей постели.
Однако разлука наша длилась недолго.
Я открыл глаза, сидя на краю постели в призрачном свете нарождающейся луны и держа в руке дребезжащий телефон.
Голос О'Гара: «1856, Бродвей! На холме!»
— 1856, Бродвей, — повторил я, и он повесил трубку.
Я окончательно пробудился, вызванивая такси, а потом натянул на себя одежду. Мои часы показывали 12.55 пополуночи, когда я спускался вниз. Я не провел в постели и пятнадцати минут.
По адресу 1856, Бродвей, оказался трехэтажный дом с крошечной лужайкой перед ним, стоявший в ряду точно таких же домов с такими же лужайками. Разве что все прочие были погружены в темноту. Зато в 1856-м свет изливался буквально изо всех окон наряду с открытым парадным. В вестибюле маячил полицейский.
— Хелло, Мак! О'Гар уже здесь?
— Только что появился.
Я прошел в покрытый темным лаком холл и увидел сержанта, поднимавшегося по широкой лестнице.
— Что стряслось? — поинтересовался я, присоединившись к нему.
— Понятия не имею.
На втором этаже мы повернули налево, оказавшись не то в библиотеке, не то в гостиной, занимавшей все пространство вдоль фасада.
Там на кушетке восседал мужчина в пижаме и банном халате; его голая нога покоилась на стоявшем перед ним стуле. Когда он кивнул мне, я его узнал: Остин Рихтер, владелец кинотеатра на Маркет-стрит. Это был круглолицый, частично облысевший человек лет сорока пяти, на которого Агентство уже работало год назад или около того в связи с неким билетером, сбежавшим со всей дневной выручкой.
Перед Рихтером стоял седовласый мужчина; каждая деталь в его облике говорила о том, что это доктор. Он не сводил глаз с ноги Рихтера с наложенным ниже колена бандажом. Рядом с доктором находилась высокая женщина в отороченном мехом халате, державшая в руках рулон марли и пару ножниц. Внушительного телосложения полицейский капрал строчил что-то в своем блокноте, еле умещаясь за длинным узким столом. У его локтя на ярко-голубой скатерти лежала толстая трость орехового дерева.
Когда мы вошли, все повернули головы в нашу сторону. Капрал поднялся и приблизился к нам.
— Мне было известно, что вам досталось дело Раундса, сержант, и как только я услышал, что в этом деле замешаны смуглолицые парни, то подумал, что будет лучше известить вас.
— Отличная работа, Флинн, — произнес О'Гар. — Что тут произошло?
— Кража со взломом, но не исключено, что только попытка кражи. Преступников было четверо — они взломали кухонную дверь.
Неожиданно голубые глазищи Рихтера, сидевшего неестественно прямо, вспыхнули от волнения, как, между прочим, и карие глаза женщины.
— Прошу прощения, — проговорил он. — Вы, кажется, упомянули смуглолицых парней, фигурирующих в другом деле, — что, произошла еще одна кража?
О'Гар взглянул на меня.
— Вы не видели утренних газет? — задал я вопрос владельцу кинотеатра.
— Нет.
— Что ж, высокий человек вошел под конец дня в контору «Континентала» с ножевым ранением в груди и там же умер. Для предотвращения кровотечения рана была заткнута саронгом, вследствие чего возникла идея насчет азиатов.
— Его имя?
— Раундс, X. Р. Раундс.
Имя не произвело на Рихтера никакого впечатления.
— Высокий мужчина, худой, темнокожий? — уточнил он. — В сером костюме?
— Все так.
Рихтер повернулся взглянуть на женщину.
— Моллой! — вскричал он.
— Моллой! — согласилась она.
— Так он вам знаком?
Их лица вновь обратились на меня.
— Да. Он был здесь нынешним вечером. Он вышел…
Рихтер осекся, вновь взглянув на женщину, — вопрошающе.
— Да, Остин, — произнесла она, кладя марлю и ножницы на стол и садясь рядом с ним на кушетку. — Расскажи им всё.
Он похлопал ее по руке и опять посмотрел на меня с выражением лица человека, обретшего возможность снять с души тягостное бремя.
