дешёвым спиртным и платными удовольствиями…
Скажи, ты действительно верила? Ты верила в легенды, мифы, в растиражированные обманы! Ты верила всему, что кануло в коробочки для могил, или в то, чего не было и не будет… Ни у кого. Никогда. А у тебя и подавно! Ты уже получила. Больше не проси, не положено.
В твоей одиночной палате стоит оздоровительной пыткой прижизненный запах кладбищенской хвои. Дотошный, чуть горчащий, дырчатый… И, сквозь эти пулевые лунки ты можешь угадывать рай. А между густой решёткой на единственном окошке, где-то под потолком, лицедействует солнечный свет, примитивный, как фасон больничных пижам с однообразным рисунком — некоей знаковой системой, хранящей все подробности диагноза и проводимого курса шоковой терапии…
Ты сама захотела безумия. После тщетных попыток пожить как прочие (семья, работа, два выходных дня плюс праздники и летний отпуск) тебе вздумалось объявить бойкот, взять открепительный талон на время президентских выборов и проголосовать за птицу Сирин в осеннем лесу, раздетом, обворованном до самого последнего листика самым непутёвым временем года. Ты забросила бюллетень в опустевшее осиное гнездо и стала ждать результатов голосования в зарослях репейника. Ты лежала, уткнувшись лицом в грязь, напоминающую тесто для шоколадного торта, а тело представлялось фруктовой начинкой с кокосовой стружкой из ранней седины и самого маркого цвета…
Тебя нашли с первым снегом. Тебя увидели лоси. И один сказал другому: «Она девочка. Маленькая, но уже мёртвая». А тот, другой, ответил: «Нет. Она старуха. Истощённая, но покуда живая». А ты слышала их спор и даже не удивлялась тому, что тебе понятен этот язык с рогами и плотной шкурой. Ты уже не могла удивляться.
Тебя нашли лоси. Лоси очень добрые люди. Они решили помочь. Они пошли к дороге, по которой мчались машины, прокопченные снежной слякотью. Надеялись остановить хотя бы одну…
Когда двое измотанных бесконечным рейсом дальнобойщиков оттаскивали с трассы лосиные туши, поочередно, дальше в лес, один кричал другому: «Ты с рогами-то поаккуратней! Их отпилить, пролачить — да загнать на ближайшем городском базаре!». А тот, другой, ничего не отвечал. Он лишь матерился, сплёвывал злость на лосиную морду и тащил, тащил, тащил…
Потом они оба тащили тебя и окровавленные рога. Они не думали кого-то спасать. Ты просто валялась бесхозно. А бесхозное — ничьё. А ничейное не присвоить, как говорится, — грех. Потом они поняли, что ты не околела. Догадались случайно: остановились перекусить в придорожной шашлычной, засиделись, заговорились, а когда опомнились: двери фуры оказались открытыми изнутри, а внутри — лишь ящики с луком да бусины крови… Ни рогов, ни покойницы!
Ты сама захотела безумия. Ты сама добралась до ближайшего Жёлтого Дома. И долго умоляла санитаров, чтобы тебе позволили упокоить души убиенных юродивых. И всё повторяла, как молитву: «Это братья мои во Христе! Братья, братья»… И поднимала к небу рога, покачивая ими, как пальмовыми ветвями качали древние евреи, встречавшие Иисуса — то ли сына плотника Иосифа, то ли Божьего первенца…
…Скоро исполнится год твоего затвора. Я по-прежнему прилетаю в дни посещения (вторник и четверг — с 15.00 до 20.00, а по воскресеньям — с утра и допоздна). Каждый раз говорю о любви. Тебе не нравится это. Ты начинаешь кричать на недавно освоенном языке, таранить стены, обшитые мягким, бить копытами дверь, призывая дежурную медсестру прогнать меня или общипать на больничной кухне, чтобы сделать совсем человеком, совсем чужим для твоей лесной жизни…
Ты всё-таки его заполучила! Оно теперь с тобой и в тебе. Оно не убывает. Ему не подходит ни одна единица измерения. Сколько можно с ним выдержать — неизвестно. Да тебе вообще теперь ничего не известно: ничего из того, что положено знать каждому здравомыслящему постояльцу этой страны, захлёбывающейся эпилептической пеной в приступах беспощадной логики… И к чему тебе эта напасть — мозг, в котором утрамбованы имена, как маринованный перец в литровых банках, в котором слишком перенаселено и пусто одновременно… Зачем тебе эти книжные полчища однодневных любимых на белых кобылах? Эти вечно сокрытые истины… И эти загоны со всеми удобствами для всякой домашней скотины… Нет! Ты больше не станешь нуждаться во всех этих адских подарках. У тебя появилась личная собственность — чужим недоступное, иными хранимое, большое лосиное… СЧАСТЬЕ.
Ты дрожишь. Ты замёрзла? Как ты могла! Как посмела замёрзнуть здесь, в моём Парке, без меня…
Скоро полночь, а всё ещё не темнеет, и видны даже самые дальние уголки сна. Серо-голубая белка снует по складкам твоего вязаного платья, цепляясь коготками за васильковые мохеровые звёздочки зодиака, скопированного каким-то сумасшедшим модельером с точностью до наоборот… Муравьи-акробаты танцуют на подлокотниках старинной скамейки самоубийственный ритуал: они взваливают себе на спины глянцевые распятия отшлифованных вечерней росою травинок и, покружив в изнуряющем трансе, срываются вниз. Один за другим. В порядке нескончаемой рыжей очереди… Цветы постепенно отказываются впитывать высоту, смыкая, скручивая в перламутровые спирали свои лепестки. Те, что уцелели после дневных гаданий на «любит — не любит»… Юные, неопытные соловьи царапают смычками своих голосов какие-то новомодные ритмы, старательно воспевая поизносившийся в солнечной суматохе зыбкий пейзаж и твою молчаливую дрожь. Нерешительную. Стыдливую. Лишённую той сумасбродной спонтанности, на которую бывает способно даже самое слабое женское тело, но только с наступлением полной, спасительной темноты, скрывающей каждый изъян, как примету какого-нибудь совершенства, способного пробудить страстоцветы тайных желаний…
Ты дрожишь. Ты замёрзла. Ещё бы! Здесь воздух хладнокровен. Он свободен от городских декораций. Он почти дикий, кристально чистый, дотошно выстуженный крылышками насекомых, страдающих приступами белой бессонницы. Белой, потому что именно сегодня объявлено открытие сезона «Просветлённых Ночей». Это ежегодная фантасмагория. Время, когда забытые боги вбирают тяжёлую темноту в свои невесомые лёгкие, чтобы отсюда, из моего Парка, со дна глубокой посудины, именуемой Земным Шаром, можно было увидеть все прошлые тайны разрушенного Олимпа…
Жаль: многобожие сегодня — только примитивная религия древних. Забавная виньетка минувшего. Золочёные триги, увы, не встречаются нынче даже в самую летную погоду. А небо понуро лязгает крылатым металлом пассажирских авиалайнеров. Они похожи на ржаворотых детёнышей Дракона, случайно побеждённого однажды красивым рыцарем-самоучкой по имени Ланцелот. Это имя дал ему я. Мне казалось, что, хорошенько заучив скрытый в нём смысл, люди перестанут слать подмётные письма в преисподнюю, с доносами на свои собственные сны… Я был молод и наивен. Бедный Ланцелот! Всё, на что он годится теперь, — жить ночным сторожем в моём Летнем. Парке, охраняя памятники, вырванные с корнями из своего самобытного прошлого… Беречь эти белокаменные изваяния, гнетущие чужеверную, рыхлую почву невзрачного века.
Ты дрожишь. Ты замёрзла… Бывает! Вам, людям, свойственно погружение в холод единоличных мечтаний о счастье. А что есть счастье для одного? Вечная мерзлота улыбки на губах, отороченных инеем самообмана! Даже в летние дни этот иней пускает белёсые змеевидные корни в гортань, перехваченную жаждой рыданий. И дальше. Глубже. До того, едва пульсирующего источника теплоты. До личного солнышка внутри ледяной глыбы, задрапированной мягкой кожей. Внутри густой пустоты, которую называют телом…
Ты дрожишь. Тебе страшно? Одиноко? Тебе страшно одиноко! Я вижу. Чувствую. Но не смею помочь. Не умею. Уже. Посмотри-ка, маленькой статуэтке на массивном мраморном постаменте тоже не по себе. Я зову её Билитис. Какой-то кретин, из тех, что считают себя знатоками старины, умудрился затерять родословную этого существа. И сейчас невозможно утверждать с достоверностью: то ли это женщина, любившая женщин в шестом веке до нашей эры, писавшая свои интимные будни в мужских походных тетрадях и распускавшая о себе злые слёзы, то ли это — окаменевшие прелести одной из тех безрассудных богинь, что вечно якшались со смертными…
Видишь, ей холодно. Она дрожит. Совсем как ты. Она одета в лёгкий туман, едва прикрывающий испещрённое временем тело. На ней — одна кружевная дымка, туника из влажных поцелуев вечернего воздуха…
Подожди! Что ты делаешь? Зачем ты её обнимаешь? Глупая взрослая девочка! Ты думаешь, так будет
