траве и лопухам.
Свежесть везде необычайная. Дышится очень легко, — наверное, ночью была гроза.
Жители посёлка ещё спят, только по узкой дороге между огромными, заросшими лесом и грибами старыми довоенными дачами идёт человек с рюкзаком…
Маленькая усатая серая мордочка высовывается из почти незаметной щели и безмолвно вопрошает почему-то: «Кто ты, путник? Откуда? Нужна ли тебе твоя дорога? Куда идёшь, старина?».
Обычно крысы даром речи и тем более вопрошания не обладают, но эта явно была очень талантлива. Хотя, возможно, она даже и не понимала, да и не могла понять, что её чёрные глазки вообще могут хоть что-нибудь значить…
Она очень любила свою старую дачу, её бабушка тоже здесь жила и кормилась. Та рассказывала ей о многом: о детском смехе, который случался здесь летом, об игре в преферанс на веранде, о весёлых и сильных людях, которые пропадали в одночасье.
Сзади оставались пирамидки и желтоватые треугольники сыра, окруженного мелкой крошкой восхитительного продукта под названием «Российский», «Пошехонский» и даже «Эдемский», и недолгая дорожка от дома до границы с туманным и странным миром, в бытии которого за забором она всегда сомневалась.
Банки крупы, красные прослойки свежезасоленного сала, огромный запас житейской мудрости и мечты о чём-то большем, чем прекрасная своей темнотой и сыростью нора в хозяйском доме, давили своей несбыточностью и отчаянием.
А тут ещё прохожий… Она иногда любила рассматривать их сидя за забором. Обычно они не вызывали в ней ни интереса, ни потребности в осознании. Но этот был какой-то другой, он показался ей немного необычным, правда, совершенно непонятно чем.
Хозяин сегодня ночевать не пришёл, хозяйки в Доме не было давно, и поэтому крыса чувствовала, себя необычайно смелым существом, которому открыты тайны всех дел и ответов. Честно говоря, в душе она догадывалась, что Дом её, а не этих непонятных громадин, которые приносят ей столько много вкусной еды, хотя время от времени и пытаются уничтожить всякой гадостью, наивные. При том как они уродливы, — у них нет ни хвостов, ни шерсти…
Прохожий же хозяина не имел никогда и поэтому счастья и несчастья своего не ведал и, заметив длиннохвостого зверя, задался вопросом, сквозившим в глазах владыки подвалов, старых буфетов и недоеденных завтраков.
«Конечно, у крысы взгляда особенного быть не должно, но зато выражение-то каково», — подумал он, когда его небесно-бездонные голубые глаза наткнулись на спиральки двух чёрных бусинок, буравящих пустоту своего отражения в виде трав, людей и снов.
Он был не совсем прост, этот случайный прохожий, и крысиная мечта предстала ему в виде прекрасного сна, в котором узкая-преузкая дорожка ведёт в сырное и крупяное небо, где сидит радостный седошкурый Первокрыс, владелец амбаров и простого незаметного счастья. Крыса его побаивалась и любила. Страх перед ним был началом крысиной мудрости. Он же давал ей надежду на самые разные потерянные кусочки колбасы и шанс упереть забытое в удобном месте куриное яйцо.
«Тоска какая, грустно, скучно мне. Нет мне дороги», — подумал путник.
«Не хочу быть крысой, не хочу рая, не боюсь ада. Назад идти не могу, вперёд не хочу».
«Устали мои ноги от серой и жёлтой пыли, устали глаза мои от луны и солнца, от травы придорожной, затоптанной такими же бесконечными мечтателями о чужом счастье».
«Но как я люблю этот мир. Как прекрасен он в пустоте своих снов».
Он вспомнил, сколько раз он уже бывал здесь и всё время пытался куда-то уйти, сесть на свой поезд, на электричку, которая идёт до нужной только ему станции.
Кругом одни дороги, везде стремление найти счастье в их конце или начале.
Он вспомнил… Сейчас пролетит шмель.
«Некуда идти и нечего искать», — услышал вдруг он в деловом жужжании спешившего куда-то шмеля, которое, как ему показалось, раздалось в молчании чувств его.
Тогда присел он на траву перед зелёным забором, под сосной, улыбнулся, и достал последние крошки из своего уже совсем пустого рюкзака и отдал их своему последнему другу, выражение глаз которого прекратило движение колеса, оси никогда не имевшего.
Васильки и одуванчики порадовались вместе с ним, а иван-чай вроде бы даже преклонился…
Путник исчез…
Под сосной, где он сидел, остался только уже совсем пустой рюкзак, а разноцветные солнечные зайчики разбежались по дереву и высокому покосившемуся зелёному забору…
Крысе стало просто и радостно, ведь её ждал ещё жбан со свежей, совсем недавно подоспевшей сметаной, а позже, за порогом жизни, — царство самого Первокрыса, вечное, радостное, наполненное сладостными восхвалениями Его мудрости.
Наступил новый день, вдали послышался звук приближающейся электрички.
Скрипнула дверь, и кто-то вышел из пустого дома.
Записки последнего человека
Наконец-то Он произошёл.
Апокалипсис.
Противное и бессмысленное слово. Но почти единственно нужное для таких, как я. По-другому не скажешь.
Его так страшно и скучно было ждать.
Зачем я бежал? И от кого?
За мной гнались… Я упал. Тогда кто-то, очень похожий на меня, кинул мне под ноги бутылку с пепси.
Она взорвалась огромным ядерным грибом, похожим на роскошный зонтик дорогой японской гейши.
Несчастная девушка. Она даже не знала, что находилось у неё над головой.
Гамбургер, посланный её приятелем, перевернулся в воздухе и шлёпнулся вкусной и натуральной котлетой на мою лысину.
Зачем?
Он наверняка был ему нужней. Он был так голоден.
Солдат стал кричать, что пенсии и пособия перестали платить совсем и сразу, притом всем и одновременно.
О том, что любовь закончилась.
О том, что Он её последнее лицо и что Он противен всем, начиная от себя.
Когда я показал ему руку с моим индивидуальным номером, то получил по роже….
Почему Он начал оправдываться?
Зачем, несчастный, молодой солдат, ведь у него нет права на определение личности.
И Его можно понять.
Жизнь стоит очень дорого. Таких денег у него не могло быть, как, впрочем, и у меня.
Только номер, только номер доступен для понимания.
Только он остался понятным, остальное стало сном.
Если бы Он умел читать и считать.
Поздно понимаешь необходимое. Его надо чувствовать телом, почками, судьбою…
А я вдруг ошибся, соврал, сказал, что он не похож на меня, что я чист и неопределён и ни на кого не похож, даже на себя.
Соврал.
И Он долбанул, по самую глубину, в самую бессмыслицу, в сердце.
Попал.
