в таком виде. Поди проспись, сынок. Приходи завтра утром. Я буду здесь. Мы ее напишем приличным языком. Договорились, сынок?
— Договорились.
Я взял назад телеграмму и попытался засунуть ее в карман. Он мне помог. Я видел, как он разорвал мой телеграфный бланк.
— Нельзя говорить «набрехали». Это противозаконно, да?
Он кивнул.
— Ты не хотел так сказать. Ты просто устал.
— Да. Я ужасно устал. Откуда вы знаете, что я остановился у «христиан»?
— Там останавливаются все солдаты. Они там живут все время.
— И посылают телеграммы в Пентагон? — спросил я, борясь с усталостью.
— Нет, ты первый. Большинство просто просит родных прислать денег на жизнь. Как будто они не могут вернуться домой. Эта война что-то с ними делает. Уж ты это знаешь.
— Да, я это знаю.
— Приходи завтра утром, сынок. Мы пошлем телеграмму как полагается, хорошо?
— Хорошо, папаша..
Я устало улыбнулся ему, и он с большим облегчением улыбнулся мне в ответ.
Я вышел и, спотыкаясь, побрел в свою комнату, где, не раздеваясь, рухнул на постель и уснул крепким сном.
Утром я проснулся отдохнувший и голодный. Съев обильный завтрак в соседнем кафе, я отправился в контору Западного союза. Старика там не оказалось. На его месте сидела молодая женщина и жевала резинку. Я отпечатал телеграмму и подал ей. Она, прочла телеграмму один раз, потом другой, подсчитывая слова. Вот что она прочла:
«Министру обороны.
Пентагон,
Вашингтон, федеральный округ Колумбия.
Поражен неожиданным признанием моих боевых заслуг. Буду присутствовать церемонии Белом доме один. У меня нет семьи. Мой адрес на время отпуска: Слоун, ХСМА, 34-я улица, Нью-Йорк. Спасибо.
С почтением
Рядовой Дэвид Гласс,
Армия США».
— Были во Вьетнаме, да?
— Угу.
— Трудно, а?
— Угу.
— Срочная телеграмма будет стоить шесть семьдесят пять, ночная — два пятьдесят.
— Пошлите срочную. — Я вручил ей десятидолларовую бумажку, и она дала мне сдачи.
Женщина уселась за телетайп и начала отстукивать мой ответ. С минуту я следил, потом прервал ее:
— Скажите, где тот старик, который был здесь вчера вечером?
— Он в вечерней смене. Приходит в четыре.
— Не окажете ли мне одну услугу?
— Конечно, если смогу.
— Когда он придет, покажите ему мою телеграмму. Хорошо? Он поймет.
— Обязательно.
Я оставил ее допечатывать телеграмму и вышел в теплое летнее утро Я испытывал разочарование и облегчение.
Чем объяснить, что я принял честь, оказанную мне Белым домом? Это довольно просто. Прежде чем отправить утром телеграмму, я обдумал несколько ядовитых ответов, хотя ни один из них не был таким оскорбительным, как написанный под влиянием травки, который отказался отправить старый телеграфист.
1) В ваши сведения вкралась ошибка. Я не уничтожал пулемета противника и не убивал четырех солдат. Возможно, эта заслуга принадлежит другому рядовому Дэвиду Глассу, числящемуся в ваших списках, и я не могу принять эту награду. (Я не верил, что в армии США во Вьетнаме есть другой рядовой Дэвид Гласс.)
2) Прошу пересмотреть представление к этой высокой награде. Не припоминаю, чтобы я участвовал в приведенном вами эпизоде. (Чепуха!)
3) Я не герой вашей войны. Я не верю в вашу войну. Я не могу… (ФБР сцапает меня через десять секунд.)
Я снова перечитал телеграмму Пентагона, и мой гнев утих. В конце концов, меня привлекала и волновала сама ее нелепость, а также возможность встречи с президентом. Ведь он тот самый человек, который несет главную ответственность за этот год моей жизни. Я рассматривал себя как жертву неизбежности и с этим чувством отправился в Белый дом.
Пентагон отлично организовал церемонию. Утром 28 августа военный самолет доставил меня в Вашингтон. На аэродроме уже ждал офицер протокольного отдела, и лимузин унес меня в Белый дом. Мы прибыли в девять сорок пять, за пятнадцать минут до начала церемонии, намеченной в Розовом саду, если позволит погода. Жаркая погода позволяла. Она не могла сравниться с удушающей жарой Вьетнама, но в своей парадной форме, застегнутой на все пуговицы, я сильно потел. У подъезда Белого дома нас приветствовала группа репортеров, фотографов и операторов телевидения. Я жмурился от вспышек фотокамер, в то время как офицер вежливо отклонил обращенные ко мне вопросы.
— Господа, — улыбаясь, сказал он, — у вас будет время для фотографирования и интервью на церемонии в Розовом саду. Имейте терпение. Снимете героя с президентом, — он взглянул на ручные часы, — ровно через двенадцать минут. Лучше займите места в Розовом саду. У нас очень напряженный график.
Они поспешно удалились, а меня быстро провели через коридоры Белого дома и вывели в Розовый сад, где стояли несколько молодых людей в форме, болтая с членами своих семей. Они тоже пришли получать орден Почета и приветствовали меня робкими улыбками. Я подумал, не выбрали ли их тоже по ошибке. Я заметил молодую женщину, стоявшую в стороне и тихо плакавшую. Вдова героя, решил я. Может быть, вдова рядового Хэммера или капрала Долла, вызванная для получения награды своего героического мужа, которому не пришлось вернуться из Вьетнама с богатой коллекцией трофеев — ушей и пальцев рук и ног, чтобы украсить ими стены своей комнаты с телевизором.
«Это голова партизана, которого я убил в дельте Меконга».
Интересно, привозил ли кто-нибудь с собой голову?
Мы все стояли в этом прекрасном Розовом саду; лучи солнца пробивались через листву, бросая тени и лаская летние розы, в то время как устанавливали телевизионные камеры, чтобы запечатлеть прибытие президента Соединенных Штатов. Солдаты и члены их семей весело болтали, а вдова утирала слезы и утешала своих смущенных малышей. Я стоял в одиночестве, наконец покинутый хлопотливым офицером, и наблюдал за этой сценой. Появилась накрахмаленная и наутюженная фигура президента. Он приветливо улыбался, сначала представителям прессы, потом нам, героям, и членам наших семей. Когда он заметил расстроенную вдову, улыбка исчезла с его лица. Телевизионные камеры были направлены на нее. Президент с серьезным видом поклонился ей, стараясь выразить сочувствие через разделявшую их широкую лужайку.
Я подавил дикое желание рассмеяться и в этот момент понял, зачем я здесь. Я намеревался сказать ему правду, всю правду перед этими телевизионными камерами.
С появлением президента началась церемония. Стоя позади грозди микрофонов, он произнес краткую речь о героизме «наших доблестных молодых американцев — защитников свободы» вообще, а затем особо отметил «собравшихся здесь сегодня утром молодых людей, которые решились рисковать своей жизнью в бою против превосходящих сил противника».
