Худший день жизни – женитьба на ледышке. Видите типа рядом с ней? У которого не лицо, а карта дорожная?
Потеряв надежду вовлечь молчуна в разговор, Джеймс налил себе еще один бокал вина, поставил его около стула, встал, забыл, зачем встал, снова сел и опрокинул бокал. Затем заснул.
Потом Сабина трясла его за локоть.
– Джеймс! Джеймс! Доминика и Патрис собираются уезжать. Они хотят попрощаться.
Слишком резко поднявшись со стула, Джеймс почувствовал, как к голове прилила кровь. Он оглянулся, облизывая губы. Доминика и Патрис действительно собирались уезжать. Старик уже ушел. Доминика коснулась плеча Джеймса.
– Спасибо за приятный вечер, – сказала она. Патрис пожал его руку.
Рот Джеймса, казалось, был набит стеклянной стружкой.
– Куда делся ваш друг? – Доминика и Патрис с недоумением посмотрели на него. – Ваш сосед. Надеюсь, я был не слишком под хмельком, когда говорил с ним?
– Какой сосед?
– Старик, который пришел вместе с Патрисом. Он просидел здесь целый час.
Теперь уже все – Крисси, Мэтт, Рейчел и Сабина – в полнейшем недоумении посмотрели сначала на Джеймса, а потом на стул, куда он показывал.
– Джеймс… – начала Сабина.
– Какой старик? – спросил Мэтт.
– Здесь был старик, – настаивал Джеймс. – Фермер. Старик.
– Нам пора, – поспешно сказала Доминика. Она очень быстро переговорила о чем-то с Патрисом на диалекте, который не поняла даже Сабина. Все двинулись через сад, оставив в темноте растерянного и озадаченного Джеймса.
После отъезда гостей Мэтт обратился к Сабине:
– О чем, черт возьми, он сейчас говорил?
– Не знаю, – сказала она. – Ну его к дьяволу. Они вошли в дом, а Джеймс остался на улице.
36
– Поторопись! У нас мало времени. Надо их укрыть, пока не началось.
– Что началось?
События в зеркале ускоряются. Грегори бегает по квартире, стаскивает с постелей простыни и одеяла, приносит из ванной полотенца. Капли пота выступают на лбу, овальные пятна пота темнеют под мышками его белой футболки, когда он мечется из комнаты в комнату. Сведенные лицевые мускулы и маково-черные расширенные зрачки свидетельствуют (если она еще об этом не догадалась), что он принял дозу.
– Гроза! Гроза!
Она только что вернулась из булочной со свежими круассанами, намереваясь выпить кофе и провести спокойное утро. У Грегори, ясное дело, замыслы другие.
– Откуда ты знаешь, что будет гроза?
– А ты разве не чувствуешь? Да быть такого не может, неужели не чувствуешь?
– Ты чувствуешь приближение грозы до того, как она начинается? Ты что, животное какое-то?
Грегори встает на стул и накидывает белую простыню на угол одного из самых больших зеркал.
– А ты, если не чувствуешь, так сразу и человек, что ли? Нет у меня времени спорить. Или помоги мне, или не отвлекай меня.
Она поднимает простыню и начинает занавешивать зеркала в другой половине зала. Они работают, храня недружелюбное молчание.
– Будь так добр, объясни мне, зачем мы это делаем?
Ответа не последовало, но она уже знает (слышала раньше), как он описывает свой страх. Если приближается гроза, она наверняка принесет с собой молнии; и если случится так, что молнии будут сверкать в ночном небе прямо над их квартирой, скорее всего одна из них отразится в каком-нибудь большом или маленьком зеркале. Он боится отраженных в зеркале молний. Говорит, что они его погубят. Или, по крайней мере, принесут неудачу.
– Неудачу? Ха! Какое дело занюханному наркоману до каких-то неудач?
Стоя на стуле, Грегори замирает и буравит ее гневным взглядом, пока она снова не берется занавешивать зеркала. Наконец дело сделано. Грегори, который немного запыхался, наливает себе стакан водки и тихо говорит:
– Ты можешь уйти отсюда, когда захочешь, и тебе это отлично известно. Я же тебя к стене цепями не привязываю. И к кровати наручниками не приковываю.
