и Кенигсберге», они же «завели в Бранденбурге первые плантации тутовых деревьев [для разведения шелкопряда]. Они же принесли с собой искусство красить и тиснить материи. Пьер Бабри устроил первую чулочную машину во владениях курфюрста. Франсуа Флертон с успехом завел первую бумажную фабрику. Во Франции еще в Средние века возник цех для производства свечей, между тем как в курфюршестве даже в XVII в. знатные дома освещались восковыми факелами, а маленькие — дымными плошками, где горел фитиль, плававший в рыбьем жире: французы основали [первые] свечные фабрики», «французские колонисты отлили первые зеркала»,[118] «в 1696 г. одним французом в Берлине устраивается первая фабрика туалетного мыла».[119]
Значительным был вклад французских гугенотов, в течение XVI–XVII вв. непрерывно защищавших свою веру с оружием в руках, в создание будущей знаменитой прусской армии. «Эмигранты-дворяне заняли место при дворе и в армии. Многие из них назначены были генералами; одно время сам маршал Шомберг предоставил в распоряжение Великого Курфюрста свою глубокую военную опытность [став главнокомандующим армией курфюрста!]. «Много французских солдат поступило в курфюршескую армию, где они наполнили собой около пяти полков. Корпус гвардейских мушкетеров и конных гренадер в значительной своей части состоял из французов. Французские инженеры вошли в новоучрежденный отряд курфюршеских саперов».[120]
Неузнаваемо изменился в те годы и сам Берлин. «После Тридцатилетней войны, когда Фридрих- Вильгельм утвердил свою резиденцию в этой столице, там насчитывалось около 6000 жителей и 950 жилых домов, деревянные фасады которых смотрели на немощеные улицы, обставившись в виде украшения кучами навоза и свиными хлевами. В дурную погоду, которая в этих местностях бывает довольно часто, движение по улицам становилось почти невозможно. На Шпрее были мосты, но такого рода, что возчик прежде чем на них въезжать, поручал милости Божией свою кладь и свою душу. Великий Курфюрст много сделал для очистки и расширения этого скверного местечка».[121]
«В частности, была должным образом организована пожарная служба, после чего большие пожары, от которых город часто страдал раньше, прекратились. Все улицы были вымощены камнем и оборудованы сточными канавами. С наступлением темноты у каждого третьего дома зажигалась керосиновая лампа, укрепленная на столбе. Тем самым проявлялась забота не только об удобстве, но и о безопасности. Загрязнение улиц каралось штрафом. Отбросы убирались на специальных тележках по несколько раз в день. Водные источники находились под присмотром соответствующих служащих. Вскоре Берлин стал одним из самых чистых и опрятных городов Европы».[122]
«Городское население разрослось до огромных размеров; так, Берлин, представлявший собой при Великом Курфюрсте жалкий городишко в 6000 жителей и считавший их всего еще 68 931 при восшествии на престол Фридриха, через 15 лет дошел до 100 336 душ»,[123] как за счет эмигрантов, так и за счет улучшения жизненного уровня и рождаемости. «С помощью французских врачей, фельдшеров, акушерок и аптекарей было по-новому — в масштабе не только города, но и всего государства, — построено здравоохранение. Медики-гугеноты, в профессиональном отношении превосходившие своих немецких коллег, получали бесплатное жилье, а врачи, помимо этого, и небольшое денежное содержание — в тех случаях, когда они бесплатно оказывали помощь неимущим религиозным изгнанникам. Наиболее квалифицированные врачи были призваны в новоучрежденную Медицинскую Коллегию, которая должна была аттестовать всех врачей, хирургов, аптекарей и фельдшеров, а также наблюдать за тем, чтобы французские медики, в особенности столь необходимые французские акушерки, были расселены в малых городах».[124]
Именно с этого времени начинается подъем университетского образования в Германии.
«Великий Курфюрст Фридрих-Вильгельм учреждает [в 1655 г. ] университет в Дюисбурге, чтобы облагородить, если можно так выразиться, новую провинцию и заставить ее оценить честь подчинения государю-курфюрсту Священной Империи, а также чтобы привязать к себе поколения, которым предстояло воспитываться в доме, носившем на фронтоне надпись: Friderici Guilelmi Асаdemia. Фридриху-Вильгельму, впрочем, этого было мало: не последнее место в ряду его исторических странностей занимает проект основания в Берлине «университета народов, наук и искусств», свободного убежища умов, открытого для всех научных доктрин, для жертв всех религиозных гонений, для евреев и мусульман одинаково с христианами, для неверующих одинаково с верующими».[125] В 1661 г. он создал в Берлине первую публичную библиотеку.
«Преемник Великого Курфюрста основал в 1694 г. университет в Галле»,[126] а в 1700 г. — Берлинскую академию наук. Позже, как отметил немецкий историк Ф. К. Шлоссер, Фридрих Великий «наполнил Берлинскую академию французами и полуфранцузами. Фридрих сам, по-видимому, дает понять, что намерен был распространить в Пруссии ученое и общественное образование с помощью французов».[127] А в 1810 г. был, наконец, открыт и Берлинский университет.
Выше было сказано, что Великий Курфюрст был чужд ксенофобии, оставаясь при этом страстным патриотом Германии, — его девизом было: «Помни, что ты — немец!»[128] Свое прозвище «Великий» он получил от современников еще при жизни, разгромив в 1675 г. вторгшихся в Пруссию шведов.[129]
Именно такой — патриотической, но не расистской и ксенофобной, была политика всех последующих прусских королей, интересовавшихся не «чистотой германской крови», а развитием страны и привлечением в нее трудолюбивых людей разных религий и наций. В 1740 г. Фридрих II так сформулировал это в официальном документе: «Все религии равны и хороши, если их приверженцы являются честными людьми. И если бы турки и язычники прибыли и захотели бы жить в нашей стране, мы бы и им построили мечети и молельни».[130] (Под язычниками он, конечно, имел в виду не неоязычников, появившихся в Европе в XX в., а традиционно языческие народы из стран «третьего мира».)
И слова не расходились с практикой — историк Э. Лависс отмечает, что «не найдется ни одной страны в мире, которая не была бы представлена среди фридриховых колонистов».[131] Многие из них еще долго продолжали говорить на своих языках, жили в своих поселениях или кварталах. И их объединяла не кровь, а общая самоотверженная работа на благо страны, ставшей для них домом и новым Отечеством. Именно благодаря этому Пруссия из покрытой болотами и лесами окраины Западной Европы превратилась в одну из сильнейших мировых держав, объединив вокруг себя остальные немецкие земли.
История Пруссии — это живое опровержение теорий, что представители разных народов (в Средние века религия обычно отображала национальное своеобразие) не могут жить в добрососедстве, а только в животной грызне; это история того, как величие и достаток страны создается взаимной терпимостью (толерантностью). Как писал в 1686 г. Великий Курфюрст: «Как бы сильна ни была ненависть, всегда как правило возникающая на почве различия в религиозных взглядах, древнее и священнее является однако закон природы, по которому человек обязан переносить и терпеть людей и помогать без вины пострадавшим. Ибо без этого обруча человеческого сообщества, которым скреплены друг с другом не только цивилизованные, но и варварские народы во все времена, невозможно было бы какое-либо сообщение между ними».[132]
Отметим, что тем же путем — терпимости и привлечения колонистов из самых разных народов — шли Соединенные Штаты Америки, также поднявшиеся за рекордный срок из лесов и болот до уровня развитой мировой державы. Характерен пример Филадельфии — первой столицы независимых штатов, где были приняты Декларация независимости и Конституция США. «Колонию Пенсильвания основал богатый квакер, сын английского адмирала Уильям Пенн 4 марта 1681 года. Колония, по его мнению, должна была служить «священным убежищем для преследуемых всех рас и сект». Столицу колонии он назвал поэтому Филадельфией, что в переводе с греческого означало «братская любовь». С самого начала своего возникновения штат Пенсильвания стал центром сосредоточения переселенцев немецкого происхождения»,[133] вслед за ними туда потянулись швейцарцы, французские гугеноты, чешские протестанты, голландцы — все, как в Пруссии. В середине XVIII в. немцев там было не меньше, чем англосаксов, так что Б. Франклин отметил, что «Пенсильвания, основанная англичанами, превратилась в колонию чужеземцев, которые за небольшой период времени стали столь многочисленны, что могут «германизировать» нас, вместо того чтобы мы «англизировали» их».
