Не надо думать о том, что вот до чего дошла — подбирает чужие объедки. Нельзя об этом думать. Доктор ведь тоже подбирал, а какой интеллигентный человек.
Она боком, чтобы не задеть ни одной каменной глыбы и не смести с них снег, подкралась к выступу. Осторожно выглянула.
Нет. Шелухи тоже нет. Ни за выступом, ни там, дальше. Во всем дворе один только утоптанный снег и тропинка к подъезду. А она уже четверо суток ничего, кроме снега, во рту не держала. От него только внутренности еще больше стынут.
Во двор выйти нельзя. Кто-нибудь в доме приподнимет штору затемнения и увидит ее.
Знать бы, где живет эта сердечная женщина. К доктору она прибегала, только накинув платок. Значит, живет близко, в этом доме. Конечно, в этом. Иначе откуда бы доктор знал, что из окон не виден лаз и то место, где тайник.
А как ее зовут?.. Все у доктора секреты. Обещал, видите ли, никому не говорить. Даже жене и детям не сказал.
Надо было тогда, когда она прибегала в подвал, самой познакомиться. Отозвать в сторонку и дать понять, что не одна у нее сережка, а две. Она привычно нащупала их в варежке. Даже завернуты в ту самую черную бархатку, на которой когда-то сверкали в коробке.
Вдруг ей послышалось… Нет, не послышалось. Кто-то идет. Оттуда, с улицы. Приближается… Она вжалась в камень, перестала дышать.
Женщина. По двору тащится женщина. Ногам в таких валенках, наверно, тепло. Только зачем так низко надвинула платок? Ей ведь не надо прятать лицо. Она, кажется, похожа на ту, которая прибегала в подвал. Может, это она и есть? Бог послал ее как раз сейчас.
— Пани!
Не слышит.
— Уважаемая пани!
Опять не услышала.
Ноги сами пошли за ней. Сами.
Хорошо, что не оглядывается. Какой на ходу разговор? Дома, в четырех стенах, другое дело. Надо ей пообещать, что после войны к этим сережкам с бриллиантами добавит еще что-нибудь.
В подъезде она остановилась. Пусть богом посланная спасительница зайдет, разденется. Она, кажется, отпирает дверь на третьем этаже. Справа. Да, закрылась правая дверь.
Она тоже стала медленно подниматься по лестнице. Тут и постоять неплохо, уж очень вкусно пахнет котлетами. Кто-то жарит настоящие котлеты. Дожить бы и ей до такого времени, когда она будет опять стоять в своей кухоньке и жарить котлеты. Борух любит, чтобы они были пухлые, и ест их с красным хреном.
Перед дверью она остановилась. Оказывается, не такое уж это легкое дело — позвонить совсем чужому человеку, объяснить, кто ты такая и зачем пришла.
Она только дотронулась, а звонок задребезжал так громко, что она испугалась — не выбежал бы кто- нибудь из двери напротив.
Никто не выбежал. Но и ей не открывают.
Еще раз, теперь уже совсем еле-еле, притронулась к звонку. Все равно он затрещал слишком громко. Зато дверь открылась.
— Здравствуйте, пани. Добрый вечер. — Надо по-ихнему, по-католическому? — Да будет благословен Иисус Христос.
Женщина угрюмо пошевелила губами. Да, по лицу не скажешь, что это человек, который делает людям добро.
— Позволите войти?
Ничего не говорит. Но впускает на кухню.
— Будьте любезны и простите меня, пани. Я к вам с просьбой. Конечно, не только с просьбой. — Эта мрачная женщина почему-то не слушает. Здесь она кажется выше, чем там, в подвале. Показала, чтобы осталась стоять у двери, а сама скрылась за портьерами. Там ее комнаты. Кто это вешает на кухонную дверь бархатные портьеры?
Кухня богатая. Но зачем ей так много медных тазов для варенья? И три чайника. Неужели семья такая большая? Значит, она здесь только прислуга и не сможет ее спрятать. Надо договориться с нею, чтобы оставляла в тайнике еду. И валенки надо попросить.
Женщина вернулась, но только глянула, стоит ли она на месте, и принялась растапливать плиту. Да, она тут прислуга. В дверях появилась, запахивая шикарный шелковый халат, рыжеволосая… Нет, от такой добра не жди. Правда, сережки в ушах дешевые, значит, захочет иметь с бриллиантами.
— Здравствуйте, пани. Или, если вам приятней по-литовски, пСня?
Ничего не отвечает. Только поморщилась.
— Ядвига, зачем впустила?
Значит, прислугу зовут Ядвигой. Нет, не похожа она на ту, которая приходила в подвал. Правда, там лица было не видно.
— Ты же знаешь, что терпеть не могу нищенок.
Прислуга даже не обернулась.
— Извините, пани, или, если вам приятней, пСня, но я не нищенка.
— Неужели? — Конечно, выглядит она теперь, после подвала, не так, как раньше. Но видно же, что не голь какая-нибудь. — Так кто же ты?
И это «ты» надо проглотить.
— Должна вам сказать, что я, слава богу, разбираюсь в людях. Вас, к примеру, вижу всего одну минуту, а могу побожиться, что вы — умная женщина.
— Да уж, не дура.
— Ну, а с умным человеком приятно иметь дело, и, значит, мы договоримся.
— О чем это ты, — и опять презрительно скривила свои накрашенные губы, — собираешься со мной договариваться?
Пусть важничает. Пусть делает все, что хочет.
— Сейчас. Сейчас вы все поймете. — Могла бы сама догадаться. И эта Ядвига делает вид, что ничего не знает. — Видите ли, уважаемая пани. Вам, должно быть, известно, как бог когда-то спас свой народ.
— Какой это свой?
— Еще одна секундочка, и вам станет совсем понятно. Только, если позволите, я присяду, ноги что-то плохо держат. Так вот, когда египетский фараон вздумал уничтожить — теперь уже объясню более толково — наш, еврейский, народ, он первым делом сделал из людей рабов. Велел их гнать на такие тяжелые работы, которых человек не может выдержать. А если кто не умрет, надорвав на этой работе последние свои силы, тех велел убивать. Мало этого, он еще выпустил приказ порешить жизни всех маленьких мальчиков, даже тех, кто только рождается, чтобы и потом, через многие годы, не от кого было рожать.
— Ну и фараон! Где, говоришь, он служил?
— В Египте, пани. Только не служил. Это теперь фараонами называют полицейских. А тогда были настоящие, вроде королей. Так вот, когда всевышний увидел такие страдания нашего народа, он и решил спасти его, вывел из Египта. А чтобы люди в пустыне, а надо вам сказать, что шли они по ней очень долго, не умерли от голода и жажды, он им и манну с небес посылал, а водой из скалы поил. Вот, уважаемая пани, какие бог когда-то творил чудеса. А теперь, сами видите, горе есть, а чудес, к сожалению… Поэтому приходится самой о своем спасении думать. Конечно, никак не без помощи хороших людей. Надеюсь, вы меня, уважаемая пани, поняли? Только не подумайте, что я так, задаром. — Она поспешно вытащила из варежки руку с бархаткой. Замерзшими пальцами развернула ее. — Они вам очень пойдут. По правде говоря, бриллианты всем идут. И такая вот красота будет ваша всего за маленький уголок в каморке. Есть же в доме каморка. Или, еще лучше, темная кладовка. Я там буду сидеть так тихо, что даже мышь не почувствует. И объедать вас, боже упаси, не буду. Что вы позволите пани Ядвиге мне дать, за то и спасибо. Поверьте, вы на меня не потратите даже десятой доли того, что стоит один золотой ободок на этих сережках. Так что берите. — И она протянула свои бриллианты. — Они теперь ваши.
— Не фальшивые? Вы же мастера обманывать.
