как раз к обеду, когда Марчукова может позвать ее помочь в кухне.
Директор предупредил, что еще один человек в приюте знает о ней правду. Но почему он должен был раскрыть эту правду и кто этот человек — не сказал.
Неужели Марчукова? Не похоже. Но помогать-то на кухне Марчукова позвала ее. И сама предложила взять для Яника оставшуюся на стенках котла кашу. Сегодня каши, наверно, останется больше. Воскресенье, будут гости. Марчукова говорила, что в хорошие воскресенья, особенно в день какого-нибудь святого, когда благотворительниц больше и каждому ребенку достается домашняя еда, некоторые приютский обед не доедают. Она им даже наливает меньше.
Если сегодня даже не день важного святого, обе монашки придут. Они каждое воскресенье приходят. И напыщенная старуха, которая приезжает на извозчичьих санях и велит ее ждать, приедет. Владислава почему-то считает, что в молодости эта старуха была большой грешницей, а теперь этими воскресными подачками замаливает грехи, чтобы на том свете зачлось.
Придет и та болезненного вида женщина, которая даже ей стала объяснять, что она немому Кястукасу не родственница, просто очень жалеет беднягу. Лучше бы так не старалась всех убеждать в этом…
Какой у Яника надрывный кашель. Два дня уже было лучше, а вот сегодня опять. Вчера снова промочил ножки. Пройдет. Должно пройти. Сейчас тут станет немного теплей.
Вдруг ей послышалось… Нет, не послышалось!.. Во дворе говорят по-немецки… Идут сюда!
Она вскочила, накинула на Яника свою подушку, одеяло. Ничего, не задохнется. Она одна здесь живет, одна! И сама выйдет к ним, пусть сюда не заходят! Она схватила свою лопату для снега и распахнула дверь.
Их трое. Офицер, два солдата.
— Komm mit![6]
Почему они ее ведут сюда? Ведь должны на улицу. На этой лестнице живет директор. Надо им сказать, что директор не виноват, он ничего не знал. Он не знал, кто она.
Не успела — офицер уже звонит в дверь!
Странно, на их двери тоже был такой номер. Только здесь девятка, а у них была тройка. Господи, о чем она думает! Ее же забирают! Яник останется один.
Зачем так трезвонить? Сейчас директор откроет. Он уже подошел.
— Кто там?
Оба автомата больно ткнули ей в спину.
— Кто там?
— Пан директор… Меня уводят…
Открывает.
Без очков лицо совсем другое. И пиджак надет прямо на пижаму.
Офицер уже вошел. Солдат толкнул ее, чтобы тоже вошла. Дальше, в столовую.
И жена директора не успела одеться. В халате и с распущенными волосами она тоже выглядит непривычно. Очень испугана.
Надо сказать офицеру, что оба не знали о них с Яником. Уже сейчас сказать.
Почему он открывает дверцу буфета? Дома у них буфет был выше. Но тоже с таким ящиком. Мама в нем держала скатерти. И здесь скатерти.
Офицер кивнул, и солдаты подтолкнули ее к буфету.
Почему он ей велит смотреть, как выкидывают из ящика чистые скатерти? Салфетки. Кольца для салфеток.
Пистолет! На очень белой скатерти лежит большой черный пистолет.
— Na, Herr Bolschewik, warum hast du ihn nicht versteckt?
Назвал директора большевиком. Спрашивает, почему не спрятал пистолет.
— Мой муж не большевик! — Жена бросилась к буфету, но солдат оттолкнул ее. — Его просили… Только вчера вечером попросили… какой-то незнакомый человек… временно, до утра… Утром муж собирался сдать этот… в полицию.
— Не надо, Регина.
— Ja, ja, ne nado lugen. Wie du siehst, ist dein Freundauch mein Freund.
«Как видишь, твой друг — также и мой друг»? Значит, кто-то выдал!
— Bleib stehen!
Это он директору велит стоять. Она же не двинулась с места. Автомат все время упирается в спину.
— Я должен одеться.
Понимает, что его уведут. Второй солдат пошел следом. Но почему он так странно посмотрел на нее? Ухмыльнулся. Повернулся и еще раз посмотрел.
Надо отодвинуться, чтобы свет не падал на лицо.
Автомат больно уперся в спину.
Неужели этот солдат догадался, кто она? Она его раньше, кажется, не видела.
Или ей только кажется, что раньше не видела, оттого что он в немецкой форме? Те, кто у них служит, тоже ходят в форме.
Если бы он узнал ее, сказал бы офицеру. Ей показалось со страху. Он посмотрел просто так, только с чувством превосходства.
А жена директора все еще старается убедить офицера, что муж никогда ни к какой партии не принадлежал, что пистолет собирался утром отнести в полицию. Он и стрелять не умеет. И в армии не служил, зрение очень плохое.
Не слушает. И ведь все равно не понимает. А перевести нельзя, — дворничихе не положено знать иностранный язык.
Как быстро директор вернулся. Почему совсем без вещей? Понимает, что… что не понадобятся?
Не надо об этом! Не надо.
Солдат опять ухмыляется. Смотрит прямо в лицо и ухмыляется. Только не выдать себя. Он не мог ни о чем догадаться. Она не похожа на еврейку. Все говорили, что не похожа. А в этом платке, надвинутом почти на самые глаза, тем более.
Что это? Солдат, который ее сторожил, тоже шагнул к директору. Приказал ему идти. Директор только на мгновенье обернулся, посмотрел на жену, хотел ей что-то сказать, но его толкнули, и он пошел к двери.
Ушли. А она здесь.
— Я чувствовала, что так будет. Но муж… Он говорил, что не может только выжидать.
Директора увели, а она осталась. Эти трое приходили не за нею. За директором. Они знали, что у него есть пистолет. А ее сюда привели только так. Нет, не свидетельницей, это как-то иначе называется… Отец говорил, что иногда, для видимости, будто соблюдают законность, и при обысках приводят понятых. Но это же не был обыск. Офицер сразу подошел к буфету.
— …Ведь правда, что только вчера принесли. Правда! Он хотел спрятать на чердаке, но не успел. А я не знала, мне он признался только сейчас, когда уже стучали в дверь. Я бы спрятала. Не в буфете же было его держать.
Офицер сказал: «Как видишь, твой друг — также и мой друг». Значит, выдал тот же человек, который принес этот пистолет. Он видел, куда директор его положил. А офицер потому так открыто похвастал, кто ему донес, что знает — директор уже не сможет никого предупредить о провокаторе.
— Того человека, который принес пистолет, вы знаете?
— Нет. Я его не видела.
Значит, объяснять, что сказал офицер, не имеет смысла.
А солдат не просто так ухмылялся. Не просто так.
Но почему не сказал офицеру?
Сейчас скажет, по дороге. И они вернутся за нею. Надо выйти отсюда — она же не имеет права находиться в арийской квартире.
Она выйдет. Только поднимет эти скатерти, сложит их в ящик и выйдет.
Вдруг показалось, что во дворе… что там опять голоса.
