холоде не отморозить.
Надо назвать какой-нибудь другой город, который бомбили. Можно сказать, что дома, где он жил, нет. Как они проверят?
Не станут проверять.
Куда они его везут? Главное — выглядеть спокойным. Он — Збигнев Витульский и ему нечего бояться. Совершенно нечего.
Они называют его большевиком. Надо сразу, как только приведут в участок, начать возмущаться, что его задержали. Поляки — народ гордый, это будет выглядеть вполне естественно.
Обязательно надо объяснить, что он шел искать работу. В городе работа была, но там негде жить, — дом разбомбили. Ночевать где попало запрещено. Да и устал он скитаться.
…Когда в первый раз убегал от Гитлера, больше полугода скитался. Днем не знал, кто примет на ночь. А наутро униженно ждал, оставят его в доме еще на два дня или скажут, что к ним должен приехать какой-то родственник и топчан нужен самим.
Оттого-то тесть, тогда просто незнакомый старик, так удивил. Уж сколько приходилось ночевать на вокзалах, и никому до этого не было никакого дела. А тут — человек даже извинился за то, что разбудил. «Не сменить ли вам эту скамью на кушетку? Она больше подходит для сна». Наутро без него за стол не сели. А после завтрака доктор смущенно предложил: «Если вам здесь удобно, оставайтесь, вы нас не стесните». Даже свои медицинские книги вынес, чтобы комната, то есть его бывший кабинет, «имела более жилой вид».
Ладно, нашел время для воспоминаний.
Он шел в деревню. Но если скажет, что искать работу, они придерутся — почему не завербовался в Германию. Запихнут его в ближайший транспорт. Нет, самому о работе заикаться нельзя. А спросят — скажет, работает в немецких мастерских.
И ведь говорил Виктору, что надо идти лесом. Так нет. Их самоуверенное величество, видите ли, изволили помнить, что дорога эта пустынна, что по ней никто не ездит. А в лесу много снега, и остаются следы. Но сам-то теперь идет по лесу! И ничего, не утопает. Да и кому там видеть следы? Полицаи вот по дорогам шастают. А немцы и вовсе не сунут свои арийские носы в лес. Опять этот мазила заладил свое:
— Стасюк, ну будь человеком. Мы же с тобой католики. Не говори, что это моя пуля. Хочешь, лучшую свинью отдам. В прошлый раз шесть поросят принесла. А тебе что? Только сказать, что это большевик тебя ранил. Ну тот, который удрал. Мы с Казимиром побожимся, что говоришь правду. И этот вот, которого везем, тоже скажет, что его дружок в тебя попал.
Он? Нет, он такого говорить не будет!
— Эй, стрелок! И ты, Стаська! Поставьте мне по бутылке, не такую брехню подкину!
— Поставлю! И за себя, и за Стасюка поставлю!
— Нет, пускай Стаська тоже ставит. Потому что ему за мою выдумку сразу чин дадут.
— По… став… лю.
— А за что ему чин? — Этот мерзавец еще и завистник.
— Как за что? За то, что герой! Гнался за большевиком, вот за этим, которого везем. Тот отстреливался, продырявил Стаське ногу, а он все равно, даже снег от его крови был красный, гнался за врагом. И поймал! Ну как, здорово придумал?
Он?
— Слышь, большевик! Наш храбрец гнался за тобой, и ты прострелил ему ногу.
— Я не большевик. И не бежал. И не стрелял.
— А я говорю — большевик! И бежал! И стрелял. А чтобы не околел раньше времени и мог все это подтвердить, так и быть, накрою тебя.
Он вытащил из-под своих ног пучок сена и кинул ему в лицо.
— Казимир, а Казимир. А что, если того, второго, я пристрелил? А я за это вам обоим еще по бутылю поставлю.
— Тоже чина захотел? Не было второго. Понял? Один был, этот.
Если они будут отрицать, что был второй, как же он тогда объяснит, куда делись его документы?
— А уж от девок, Стаська, тебе отбоя не будет. Раз большевика, истекая кровью, повалил, то уж их…
Не будет он повторять их выдумки. Не будет — и все! Он — Збигнев Витульский. Шел в деревню.
Вдруг он увидел домики! Куда они въезжают? Но приподняться нельзя, — Казимир, будь он проклят, не отводит от него своего пистолета.
Фонарный столб. Значит, это городок. Еще один столб. Лампочки.
Это, точно, городок, — в деревне домики не стоят так близко друг к другу. И стало трясти, значит, под снегом булыжник. Да, явно булыжник. А вот и двухэтажный дом. Но только один. Потом опять маленькие, с крылечками.
Надо запомнить дорогу. На этом доме створка левой ставни висит на одной петле. Нет, это не примета. Хозяин привинтит ее, и ставня будет такая же, как все. На крыше два чердачных оконца. И в заборе не хватает доски. Опять двухэтажный дом. Даже каменный.
— Тпруу…
Уже?! Что в этом доме?
— Лежи, гнида!
Он только чуть приподнял голову, чтобы увидеть, что там.
Казимир соскочил с саней и пошел к тому дому. Но вывеску отсюда не разглядеть.
— Ну, хватит разлеживаться! Бери Стасюка за плечи, понесем.
Но он не может нести! Даже стоять не может.
— Кому сказано? Бери Стасюка за плечи!
Он бы взял. Руки не гнутся!
— Пули захотел? А ну!
— Сейчас. Сейчас…
— То-то! Еще скажи спасибо, что помогаю нести. Потащил бы один на своем большевистском горбу, знал бы, как в наших стрелять.
Не дойти. До крыльца ни за что не дойти. И руки не удержат, уж очень тяжелый этот их Стаська.
— Ты что это, большевистская вошь, Стасюка опускаешь? Выше подыми! А то враз башку снесу. Хочешь, Стасюк, покажу тебе, как сверну ему шею?
— Иди ты знаешь куда?
— Ну не сердись. Мы ж договорились! Я тебе — свинью и две бутыли, а ты — что это он тебя ранил. Слышь, комиссар, не забудь по-вашему, по-большевистски побожиться.
Не будет он божиться. Не будет.
Ноги не отморожены, раз болят. И руки болят. Значит, тоже не отморожены.
Почему Казимир так быстро вышел?
— Ты что, мазила, спятил? Зачем Стаську тащишь? Его к доктору надо, а не сюда. А ну, несите обратно!
Как видно, здесь полицейский участок. И этот бандюга Казимир уже доложил о том, что поймал коммуниста. И что это он ранил Стасюка.
Не дождутся. Он будет отрицать.
— Осторожней, гнида. Как укладываешь?
И так сойдет.
— Теперь — кругом — и туда!
— Отпустите меня, пожалуйста. Вы меня, вероятно, приняли за кого-то другого.
— Заткнешься ты наконец?
Ладно, с этим говорить бессмысленно.
— Теперь во двор!
Что там? Спрашивать нельзя. Дуло у самого затылка.
Зря им показал, что волнуется. Он должен выглядеть спокойным. Совершенно спокойным. Он —
