не чувствовал Любим никакой тяги к купеческим занятиям. И тогда на бойницу папашиных дебетов- кредитов бросилась молодая Любимова жена.
Вскоре выяснилось, что Злата хоть и похотлива, но вовсе не дура. Она решила и в лавке дело наладить, и в семье поставить все таким образом, чтобы рана, нанесенная душе мужа благодарным отечеством, навсегда осталась в прошлом. С первой задачей она справилась довольно споро – еще до рождения дочери, – со второй же провозилась несравненно дольше, однако через несколько лет осилила и ее.
Так думала ослепленная счастьем Злата.
Любим не стал раскрывать ей глаза. Да, ненависть отставного полковника под любовным натиском жены в конце концов пригасла, погрузилась в самые глубины души, но тем не менее тлела там, аки подземный пожар на торфянике…
Когда Порея познакомили с дядькой, коего он должен был называть папой, мальчишке стукнуло три.
Сначала папа ему не понравился. Он оказался совсем не таким, каким его представлял себе Порей. Мальчик думал, что папа похож на деда Неделю. Что у него будет большая рыжая борода и круглая плешь на макушке. Но ни рыжей бородой, ни плешью у папы и не пахло – зато имелись длинные смоляные усы, колючие, как солома в сарае, где жили дедовы лошадки. Еще у папы был громкий голос, большие черные ногавицы и странная металлическая штука. Штуку бы эту Порей потрогал, но папа, едва приехав, тут же запер ее в сундучке, который привез с войны.
Не нравился папа мальчишке полдня. Ибо Пореевой мамочке он понравился сразу.
И жизнь самым чудесным образом изменилась. Еще седмицу назад Порея не выпускали на улицу – «Охтеньки, вдруг малыш ноженьку переломит!» – а теперь он уже вовсю играл с соседскими детьми, безудержно хвастаясь, какой взрачный папа вернулся к нему с войны. Настоящий герой, пацаны!..
Вскоре мальчик проведал, что громкий папин голос называется «воеводским», большие черные ногавицы – «ратницкими сапогами», а странная металлическая штука, запертая в сундуке, – «наградным пистолетом».
– Запоминайте, голубчик, с первого раза! – сказал папа строго. – Боле вам повторять не стану! У будущего воеводы, елочки-сосеночки, должна быть справная память.
А потом Порей обнаружил, что и папе он тоже начал нравиться. Правда, это было уже ближе к осени, когда «голубчик» вдруг неожиданно превратился в «сынища» да в «сыночку».
Через год папа начал брать Порея с собою в лес за грибами и на Сухону, где любил посидеть с удочкой, покуривая длинную невкусно пахнущую трубку и время от времени вытаскивая из воды то окуня, то подлещика.
– Видите, Пореюшко, как лихо мы с вами рыбку дергаем! – говаривал он в такие минуты. – И все колдуны подлунной нам в этом деле не помога! Сами с усами!.. А буде и без усов – так все равно сами! Вот так-то, елочки-сосеночки!..
Потом папа собственноручно взялся за образование сына. Школа школой, а мой сын должен уметь стрелять и быть выносливым. Так что – бегать и стрелять, стрелять и подтягиваться, подтягиваться и бегать. Меженем – по лесным тропинкам, зимой – по лыжне… А вашей маме ведать об этих занятиях совсем не обязательно. Пусть у нас с вами будет тайна, одна на двоих. Ибо одна на троих – это уже не тайна!..
И когда Порей научился сбивать с тридцати шагов шишки на соснах, папа смеялся:
– Терпенье и труд все перетрут! Тяжело в ученье – легко в бою! Теперь, Пореюшко, вы и безо всякой колдовской помощи справитесь с супротивником!..
Папа вспоминал колдунов часто. И присно недобрым словом. Говорил, что они нахлебники, усевшиеся добрым людям на холку, что без них подлунная стала бы краше, чище и правдивей.
Мама с папой не соглашалась и продолжала иметь «дела с Семаргловым охвостьем», в результате чего промеж родителями часто возникали бурные скандалы. Быстро вспыхнув, эти скандалы так же быстро и гасли. Наскандалившись, папа и мама шли в спальню целоваться, но и опосля целовательства каждый оставался при своем мнении.
Порей относился к колдунам по-разному. Обычно они и вовсе не занимали его мыслей, но оставшись наедине с папой, он тут же начинал их не любить.
Так было удобнее и безопаснее. Так нравилось папе.
А потом папа захворал и умер.
Угасание его было долгим и мучительным. Покудова он хворал, мама неоднократно пыталась привести к нему врача-волшебника, но папа наотрез отказался от любой помощи со стороны «Семарглова охвостья». Умер он в полном сознании. Перед самой кончиной попросил у мамы прощения – «за легкомыслие и упрямство». А потом сказал, что во всем виноваты проклятые колдуны, что именно они напустили на него порчу. И что он ни о чем не жалеет.
Через много-много лет, когда Порей уже превратился в юношу, мама, всплакнув в очередную летовщину смерти мужа, сказала, что папу погубила хроническая ненависть. Она произнесла эти слова с осуждением, но вторично замуж так и не вышла – а претендентов на ее сердце, Порей ведал, было хоть отбавляй. (Лишь когда у нее зеленели глаза, к маме ходил целоваться кто-нибудь из собственных приказчиков, но едва ее глаза снова становились серыми, приказчика увольняли…)
– Хорошо, что отец не сумел заразить ненавистью души своих детей! – сказала в тот раз мама. – Волшебников создали боги. Значит, так было нужно. Правда, сынушко?
– Истинная правда, мама, – сказал Порей.
Он почти не соврал.
В его душу неизбывная папина ненависть действительно проникнуть не успела. А в том, что она родила в нем недоверие к волшебникам, особого худа не было. Ведь осторожность еще ввек никому не мешала.
12. Взгляд в былое. Забава.
Забава беззвучно плакала у себя в светлице.
Вестимо, рыдать в голос было бы легче – не надо было бы сжимать зубами угол подушки, не надо было бы прислушиваться к звукам за дверью, не надо было бы сдерживать себя. Но тогда бы к ней явились дядя Берендей и тетя Стася.
В чем дело, племяша? Почему вы опять льете слезы? Чего вам снова не хватает?
А и вправду, чего ей не хватает? Казалось бы, на что жаловаться?..
Она влюблена. У нее нет соперниц. Смазливая лахудра Вера с замашками великородной зарезана типом, который как-то приходил к чародею, поедал ее, Забаву, наглыми бельмами, многозначно подмигивал… Тот еще кобелина, Забава сразу поняла. Из ухажеров, что на любую юбку готовы броситься, аки кот на воробья. Но, должно быть, Вера накрепко присушила его сердце, буде, зарезав ее, он сгубил и самого себя. А присушивать Вера умела. И Забаву влюбила в собственные речи. Правда, оная любовь жила, покудова жила Вера. А потом словно занавеску с окон сдернули… Впрочем, леший с ними обоими – и с куклищей, и с кобелем! Забава даже сказала бы ему спасибо за содеянное, буде бы опосля этого не пострадал Светушка-медведушка.
А Светушка-то пострадал. Принципалы рассердились и заставили его заниматься другой работой. И в результате Забава стала видеть любимого намного реже.
Вестимо, жаловаться все равно грех. Да, Светушка возвращался домой токмо вечером. Да, как всегда, злой и хмурый, поедал ужин. Но если раньше он уединялся перед сном в кабинете, ходил от окна к двери, писал что-то на бумаге, зачеркивал, равнодушно или раздраженно поглядывал на Забаву, когда она приносила ему чай, то теперь все изменилось.
Да, он по-прежнему уединялся в кабинете, но с бумагами теперь работал мало, а больше читал. И читал он теперь не те толстенные фо… форлиранты, полные странных знаков и рисунков (Забава как-то заглянула в такую и чуть не обомлела), а обычные человеческие книжки – про жизнь и про любовь. Даже выслушивал ее советы, что почитать и расспрашивал о неясных местах. Ему почему-то было непонятно, по какой причине Люба Казакова из «Счастья на двоих» бросила своего толстяка-мужа. Смех да и только!.. Или вдруг интересовался, какие слова нравятся ей больше всего. А какие слова могут нравиться девице? «Я вас люблю» – и больше ничего не надо. Но с этими глупыми вопросами он стал больше походить на дюжинного человека. И Забаву с вечерним чаем встречал совсем иначе. В глазах его загорались радость и ожидание.
