Но Пруит оставался от всего этого в стороне.
Двое-трое, которых он знал по имени, без улыбки, очень сдержанно перекинулись с ним несколькими словами и тут же снова включились в общее веселье. Седьмая рота была единым организмом, составленным из многих людей, но Пруит не входил в их число. Под звон вилок и ножей, под гул разговоров он молча ел, то и дело чувствуя на себе любопытные изучающие взгляды.
После обеда они поплелись по двое, по трое наверх, уже угомонившиеся, с набитыми животами; прилив бодрости перед часовым обеденным перерывом сменился неприятным ожиданием сигнала на построение и унылой перспективой работы на полный желудок. Кое-кто еще пытался дурачиться, но презрительные взгляды остальных пресекали эти попытки в зародыше.
Пруит взял свою тарелку и встал в очередь. Подойдя к кухне, счистил объедки в помойное ведро, поставил тарелку и кружку в мойку – лихорадочно копошившийся в куче грязной посуды Маджио на секунду разогнулся и подмигнул ему, – потом вышел из столовой и вернулся в спальню. Закурил, бросил спичку в служившую ему пепельницей жестянку из-под кофе и растянулся на койке, погрузившись в разноголосый шум большой комнаты. Он лежал, закинув руку за голову, курил и вдруг увидел, что в его сторону идет Вождь Чоут.
Здоровенный индеец, чистокровный чокто, неспешный в разговоре и движениях, со спокойными глазами и непроницаемым лицом – преображался он лишь в трудные минуты на спортивном поле и тогда бывал стремителен и ловок, как пантера, – подсел к нему на койку и коротко, застенчиво улыбнулся. Обстоятельства были необычные, и они бы охотно обменялись рукопожатием, но их смущала общепринятость этого ритуала.
От медлительного великана всегда веяло спокойной уверенностью, и Пруит вспомнил, как по утрам они втроем – Вождь, он и Ред – часто сидели в ресторанчике Цоя и за завтраком спорили о разных разностях. Обидно, что нельзя поделиться воспоминаниями без слов, думал он, глядя на Вождя, и ему хотелось сказать вслух: «Я рад, что попал в твое отделение», но он понимал, что им обоим от этого станет неловко.
Всю прошлую осень в разгар футбольного сезона, когда Вождь был освобожден от строевой, они чуть не каждое утро брали с собой Реда и завтракали втроем у Цоя – два горниста-нестроевика и высоченный индеец, освобожденный от строевой на время футбольного чемпионата. Познакомившись с огромным круглолицым чокто поближе, Пруит стал ходить на те соревнования, в которых участвовал Вождь, то есть фактически на все соревнования в гарнизоне, потому что Уэйн Чоут выступал за полк в разных видах спорта круглый год. Осенью это был футбол – Вождь играл защитником и единственный в команде выдерживал без замены все шестьдесят минут американского футбола сурового армейского образца. Зимой – баскетбол. Вождь и здесь играл в защите и был третьим снайпером полка. Летом – бейсбол, многие считали, что в бейсболе Вождю нет равных во всей армии. А весной – легкая атлетика: Вождь всегда занимал первое или второе место в толкании ядра и метании копья, а кроме того, приносил команде немало очков в забегах на короткие дистанции. В молодости, когда пиво еще не наградило его животом типичного сверхсрочника, он на Филиппинах поставил рекорд в беге на сто ярдов, и этот рекорд держался до сих пор. Но это было давно.
За четыре года в седьмой роте его ни разу не назначали в наряды, и, согласись он выступать в команде Хомса, его бы через два дня повысили в штаб-сержанты. Никто не знал, почему он не переводится в другую роту и почему отказывается идти к Хомсу в боксеры, – он ничего никому не объяснял. Вместо того чтобы искать где лучше, он навечно застрял в седьмой роте капралом и каждый вечер напивался у Цоя так, что тот должен был минимум три раза в неделю вызывать патруль: пятеро солдат выволакивали бесчувственного Вождя из ресторана и на пулеметной повозке катили в казарму.
Его сундучок был набит золотыми медалями с Филиппин, из Панамы и Пуэрто-Рико, и, когда Вождь сидел на бобах, а нужны были деньги на пиво, он продавал или закладывал свои регалии гарнизонной шушере, рвущейся в звезды спорта; а переходя в другой гарнизон, он всякий раз оставлял за собой целый мусорный ящик спортивных грамот. Его почитателей и болельщиков – а их в Гонолулу было множество – хватал бы удар, если бы они увидели, как из вечера в вечер он осоловело сидит у Цоя, выставив тугим барабаном живот, в который влито чудовищное количество пива.
Пруит смотрел на него, размышляя обо всем этом, и, так как не мог сказать вслух то, что ему хотелось, ждал, когда Вождь начнет разговор сам.
– Старшой говорит, ты будешь в моем отделении, – с важной медвежьей неспешностью произнес Вождь. – Я и подумал, надо подойти, рассказать, какие тут у нас порядки.
– Валяй, – сказал Пруит. – Рассказывай.
– Айк Галович у нас помкомвзвода.
– Я про него кое-что слышал, – кивнул Пруит. – Уже успел.
– И еще много чего услышишь, – все так же размеренно и важно сказал Вождь. – Он человек особый. Сейчас временно за комвзвода. Вообще-то комвзвода у нас – Уилсон, но его на время чемпионата освободили от строевой, До марта его не жди.
– А что он за парень, этот Уилсон?
– Он ничего, – медленно сказал Вождь, – только его понять надо. Разговоров не любит, ни с кем особо не водится. Ты его на ринге видел?
– Да. Крепкий боксер.
– Если ты видел, как он дерется, значит, знаешь про него столько же, сколько все. Он по корешам с Хендерсоном. Это который за лошадьми Хомса смотрит. Они вместе служили в Блиссе.
– Я видел, как он дерется, – сказал Пруит. – По-моему, он с дерьмецом.
Вождь невозмутимо смотрел на него.
– Может быть. Но если его не задевать, он ничего. Ему на всех наплевать, лишь бы с ним не спорили. А схлестнешься с ним, может и зубы показать. Он при мне двух ребят упек прямым ходом в тюрягу.
– Ясно. Спасибо.
– Меня ты здесь будешь видеть не часто, – продолжал Вождь. – Во взводе за все отвечает Галович. Когда Уилсон на месте. Старый Айк все равно везет на себе всю работу. Передо мной будешь только отчитываться за имущество, потому что я каждую неделю обязан устраивать проверку перед субботним командирским обходом. Правда, Старый Айк потом все равно еще раз проверяет, так что один черт.
– А у тебя тогда какая же работа? – усмехнулся Пруит.
