— Еще скажи, что в Италии у женатых людей принято заводить на стороне романы! — Я чрезмерно распалена.
— Нет, — серьезно говорит Люка. — Не скажу. Он всю жизнь переживал потерю дочери. И то, что так и не увидел тебя.
— Сам виноват. — Я отзываюсь ему сочувствовать.
— Он не знал, что все так закончится. Я его не оправдываю, но и не обвиняю. — Люка замолкает и смотрит на меня. — Ты так рассердилась…
— Рассердилась?! — вспыхиваю я. — Я злюсь, что моя мать унаследовала его ветреность! Она изменила отцу, и он ушел от нас, когда мне было девять. И я никогда его больше не видела!
Люка дает мне перекипеть. Мудрый человек.
— Ты винишь в этом деда?
— Не только его. И маму тоже.
— М-м…
— М-м! — передразниваю я его. Люка улыбается.
— А ты всегда влюблялась в того, в кого нужно? Я не знаю, что ответить, поэтому молчу.
— Если да, то тебе повезло, — заключает Люка.
— Любовь не играет в моей жизни большой роли, — запальчиво говорю я.
Люка не верит своим ушам.
— Любовь — это все! Любить — значит дышать…
— Не для меня.
— Почему?
— Просто… — Я лихорадочно ищу объяснение. — Не каждый в Британии находит любовь.
Люка начинает что-то говорить, но тут легкое тарахтение, появившееся некоторое время назад, перерастает в оглушительный грохот, сотрясающий землю. Мы поднимаем головы — над нами парит вертолет.
— Что там такое? — Я стараюсь разглядеть большой куб, перевязанный веревками, который на тросе раскачивается под вертолетом.
— Стиральная машина, — объясняет Люка как нечто само собой разумеющееся.
— Что? — не верю я.
— Это лучший способ доставить что-нибудь с материка на здешние виллы.
— Люка! — раздается из сбегающей вниз улочки.
— Ciao, Ricardo! — Люка пытается перекричать грохот вертолета.
— Ci potrebbe aiutare, per favore[63]? — просит его рикардо.
Люка поворачивается ко мне.
— Я знаю, ему нужна твоя помощь, — улыбаюсь я.
— Это займет минут двадцать.
— Ничего, я пойду вперед. — Я указываю на виднеющуюся впереди Арко Натурале. — Кстати, мне нужно позвонить.
Если я как можно скорее не выпущу на волю слова «Люка прекрасен, как бог любви?», я, в конце концов, просто скажу это ему в лицо.
— Хорошо, grazie, я догоню. Там зеленая скамья с видом на Арко…
— Я подожду на этой скамье.
— Ким! — окликает он меня.
— Да?
— Ты живая. Ты заслуживаешь любви.
Я смотрю, как он бежит вниз по улочке, и у меня сжимается сердце. Я набираю полную грудь воздуха и громко выдыхаю. Каково это — вырасти в культуре, где страсть ожидают, принимают и одобряют? Где чувства принято выпускать на волю, а не сажать на цепь. Может, итальянцы считают душевное страдание неотъемлемой частью жизни, а не чем-то, чего следует любыми способами избегать. Я провела здесь меньше суток, а сердце уже подталкивает меня рискнуть. Более того, я вовсе не уверена, что у меня есть возможность для отказа. Мне кажется, я сказала «да» в тот миг, как увидела Люка.
13
— Здравствуйте, это «Фотофиниш» — улыбнитесь!
— Люка прекрасен, как бог любви!
— Простите?
— Клео! Здесь так красиво! — неистовствую я. растягивая серебристый телефонный шнур так, чтобы не отрывать глаз от панорамы.
— Кто говорит?
— Это же я, дурочка! — Как она может не узнать свою соседку по квартире?
— Ким? Что происходит?
— Я не могла не позвонить, я должна была тебе сказать: «Вы не женщины, вы — рай земной!» — Я изображаю сильный итальянский акцент.
— Ты пила?
— Да, но это было вчера вечером…
Я быстро ввожу Клео в курс событий, рассказываю про обед в «Фаральони», про нескончаемые десерты и про невозможно внимательных официантов.
— «Вы не женщины, вы — рай земной», — повторяет Клео с удовольствием, но вместе с тем и с недоверием. — В жизни ничего подобного не слышала!
— Замечательно, правда?
— Я извещу об этой фразе брата, но не думаю, что в Шеффилде такое может сработать.
— Может и не сработать, — соглашаюсь я.
— Эти итальянцы, они совсем из другого мира, — вздыхает Клео. — Они действительно ценят женщин.
Я как раз размышляю над тем, что это чувство взаимно, как у меня с языка опять слетает:
— Люка прекрасен, как бог любви!
— Кто такой этот Люка? — Клео озадачена.
— Управляющий магазина — Люка Аморато…
— У тебя странный голос… счастливый…
— Это так редко бывает?
— Редко, если речь идет о мужчине! — объявляет Клео. — Он же, кажется, должен был оказаться скользким пронырой?
— Нет! — возмущаюсь я. — Он худой, взъерошенный и настоящий!
— Настоящий?
— У него такой маленький шрам на верхней губе, — мечтательно рассказываю я, — и невероятно голубые глаза…
— И вы знакомы уже…
— Почти полтора часа! Мы покатываемся со смеху.
— Я знаю! Но он невероятно красивый!
— Должно быть, дело в его итальянском акценте — зов предков, знаешь ли, — предполагает Клео.
Если бы дело было в этом, Марио заполучил бы меня по первому требованию. Как мне убедить ее, что Люка — избранный?
— Ну, это как живой тирамису,[64] — говорю я.
— М-м-м-м! — Она приходит в восторг и наконец, сдается.
— Когда его рука оказалась у меня за пазухой… — Я погружаюсь в воспоминания.
