вижу дальше многих. Вот почему, когда твой брат пришел ко мне за руководством, я произнес слова, отлучающие его от этого клана. К этому побудил меня мой долг перед Черным Градом и богами, живущими в камне.
Эффи дышала едва заметно, слушая ведуна. Инигар стар и мудр, но она знала, что Райф уехал не из-за одних его слов.
— Ястребы в темноте не видят, — тихо сказала она. — Только совы.
Сморщенное, раскрашенное сажей лицо Инигара обратилось к ней, и взгляд нашел ее в дыму.
— Ты права, детка, но сов у нас в клане нет. Быть может, если бы ты родилась на два года позже, когда старый ведун умер и я принял на себя его обязанности, я выбрал бы твоей покровительницей сову.
Это были самые добрые слова, который Эффи когда-либо слышала от Инигара. Слезы от грусти за себя и за Райфа навернулись на ее глаза.
— Но ведун же не сам выбирает покровителей для новорожденных. Они являются ему во сне.
— Ради тебя и Райфа я бы пересмотрел свои сны.
Одинокая слеза скатилась по щеке Эффи.
— Ступай теперь, дитя, и не снимай свой амулет ни дней, ни ночью.
Эффи пробралась мимо Инигара осторожно, чтобы не коснуться ни его, ни священного камня, и только у двери вспомнила, зачем пришла.
— Орвин Шенк собирает в Большом Очаге совет и просит тебя прийти.
— Скажи, что я приду, как только налажу дымники. — Инигар погладил опаленный рукав своего кафтана. — И вот что, Эффи: побереги себя.
В этот миг Эффи чуть не проговорилась. Каким облегчением было бы рассказать кому-нибудь, как сын Нелли Мосс приходил к ней среди ночи. Только не Дрею: честь обяжет брата пойти прямо к Мейсу и выяснить это с ним. От этой мысли желудок Эффи скрутило узлом. Дрей никогда не должен узнать об этом. Она схватилась за мешочек у себя на поясе. Теперь амулет вернулся к ней, и он предупредит ее, если Катти Мосс придет опять.:, если это вообще случится. За эти дни, прошедшие с тех пор, как она слышала разговор Мейса и Нелли у собачьих закутков, амулет ни разу не приказывал ей бежать. Быть может, бояться больше нечего. Быть может, она попусту волновалась. Случившееся вспоминалось уже очень смутно.
— Что с тобой, дитя? — почти ласково спросил Инигар. Эффи хлопнула по мешочку с камнями.
— Я просто рада, что получила амулет обратно. — И она выскользнула в коридор, пока он не успел спросить что-нибудь еще. Сырой воздух освежил ее, и она пустилась бежать. Сейчас она найдет Орвина Шенка, но прежде всего исполнит повеление ведуна и вернет амулет на место. Это нельзя было сделать где попало — тут Эффи руководствовалась собственными тайными правилами. Она нуждалась в тихом углу, чтобы просто подержать амулет в руке, наверстать упущенное время.
Местечко в сенях под лестницей как раз годилось. Там уютно, темно и висят славные сухие паучки. Забившись поглубже, где потолок был ниже всего и на полу лежала пушистая пыль, укрывшаяся от метлы Анвин, Эффи запустила руку в мешочек. Гладкие безжизненные камешки тыкались ей в пальцы. Нахмурившись, она копнула поглубже, но амулета так и не нашла. Она быстро отцепила мешочек и вытряхнула его содержимое на пол.
Эффи смотрела, как оседает пыль, и холод проникал в ее тело. Амулета там не было.
45
ЖЕЛЕЗНАЯ КЕЛЬЯ
Весь секрет кровных заклятий, думал Пентеро Исс, вешая лампу из китового уса на вбитый в стенку гвоздь, состоит в том, чтобы извлечь мясную муху целиком. Всякий дурак способен надрезать кожу носителя под бугорком величиной с миндальный орех, подцепить муху щипчиками и вытащить. Беда в том, что она зачастую оказывается бесполезной. Как только скальпель касается кожи, с мухой делаются судороги. Она начинает сучить ногами, а крылья, сложенные до времени в защитную броню, расправляются и ломаются. Крепкими роговыми челюстями она впивается в тело носителя.
Хлопотное это дело и неприятное. Муха всегда теряет какие-то части тела, и как их ни выковыривай, все равно что-нибудь да упустишь. А потом эти кусочки загнивают, и у носителя начинается гангрена.
Исс хмуро оглядел железную камеру и Скованного, заточенного в ней. Свет здесь, в самой глубине Перевернутого Шпиля, горел как-то иначе, а воздух был гуще и труднее для дыхания. Скованный хрипел при каждом вздохе, и кожа у него на голове натянулась так, что Исс мог пересчитать жилы. Исс приблизился к нему с густо закопченными щипцами, которые целый час держал над огнем, и с ювелирным ножом, припасенным на всякий случай.
Тонкий, как проволока, мускул натянулся на предплечье Скованного, когда тот попытался шевельнуть рукой. Один глаз был у него молочно-белый, совершенно мертвый; другой белизна тронула только местами, и им Скованный мог видеть — так по крайней мере полагал Исс.
Став коленями на железный пол, Исс раздвинул складки просторной одежды Скованного. В верхней части спины виднелась нашлепка вроде тех, которые ставят на глаза. Чтобы извлечь муху целиком, ее надо усыпить: запечатать ее дыхательное отверстие каплей рыбьего клея, затянуть надрез кусочком пузыря и его по краям тоже заклеить. Восьми часов обычно хватает, чтобы муха уснула.
Исс приподнял щипчиками пленку, заклеивающую рану. Желтая обвисшая кожа Скованного прилегала к телу лишь в очень немногих местах. Исс, работая, старался не порвать ее.
Сняв пленку и соскоблив клей, Исс зажал надрез между большим и указательным пальцами. Чувствуя, как твердое тулово мухи скользит вверх, он испытал легкий жар волнения. Она уже полностью окуклилась — еще несколько дней, и она прогрызла бы выход наружу, тяжелая, налитая кровью. Превосходный образчик — вся, до последней реснички, сформировавшаяся в теле носителя.
Вот почему ее требовалось извлечь непременно целиком. Ничто не должно пропасть — ни одна капля пищеварительной жидкости, ни одна ножка, ни один полый зуб. Кровное заклятие может подействовать и когда образец не полон, но никогда оно не будет столь сильным, как в случае, если муха цела. Она вся — создание Скованного, его колдовское дитя. Во время своей восьминедельной инкубации она кормилась его телом, собирала в себя его силу и копила его кровь. Исс читал, что некоторые чародеи в подобных случаях пользовались другими паразитами: пиявками, вшами и червями, но его больше устраивали мясные мухи. Они сидят под самой кожей, их легко вводить и убирать, и они проводят в носителе два из трех своих жизненных циклов.
Муха уже показалась из разреза, устремив на Исса свой темный граненый глаз. Хорошо. Она уже близка к смерти, но реснички на ее теле еще трепещут под напором сочащейся из отверстия прозрачной жидкости. Исс пощелкал щипчиками, пробуя их гибкость. Когда он сунул их в отверстие, с губ Скованного сорвался легкий вздох.
Исса это не обеспокоило. Скованный порой издавал какие-то звуки. Слов у него не было. Речи, памяти и знаний его лишили пятнадцать лет назад, во время тридцатиоднодневной ломки. На тридцать первый день у него остались только животные нужды, и он издавал животные звуки вроде ворчания, когда боялся или испытывал боль. Тихого слова было достаточно, чтобы его успокоить.
Муха вышла наружу с влажным чмоканьем. Она уже потемнела и увеличилась, готовясь к брачной поре. Красноватые прозрачные крылышки, пронизанные сеткой прожилок, красиво переливались. Исс поднес ее к свету.
Скованный застонал, когда Исс закончил свою процедуру. Его рука снова шевельнулась, и на миг Иссу померещился в его зрячем глазу проблеск ненависти. Исс был не из тех, кто легко вздрагивает, однако мышцы на его груди сократились. Да нет же, ему показалось. Скованный видит, но не воспринимает, существует, но не чувствует.
Со скованным чародеем так и должно быть. Его тело и дух следует сломать одновременно. Исс знал, как опасно ломать тело, оставив дух на потом. Вывернуть бедренные кости из таза, искорежить позвоночник на колесе и ввести во внутреннее ухо иглы для смещения крохотных барабанных косточек еще недостаточно, чтобы уничтожить разум. Усваивая этот урок, Исс потерял двух человек, а отброшенные назад чары сожгли ему всю эмаль на зубах.
Он дернул головой, отгоняя от себя это воспоминание, и впился бледными заячьими глазами в лицо Скованного, ища в нем признаки сознания. Зрячий глаз был мутным и бессмысленным — из этого отверстия
