— Какой?
— Длинный. — Таул надеялся, что денег у него хватит: подобный товар, подозревал он, в Рорне ценился дорого.
— Десять серебреников.
— Нет, не пойдет. — Таул сделал вид, что уходит. Уловка удалась.
— Восемь, — сбавил Пончик.
— Шесть.
— По рукам.
Пончик опять ушел на зады, а вернувшись, достал из-под полы нож — превосходный, как с удивлением заметил Таул. Контрабандный товар, без сомнения. Таул уплатил деньги и встал.
— Между прочим, — сказал он, — ты случайно не слышал что-нибудь о Ларне?
Пончик, испытующе посмотрев на него, покачал головой.
У Таула осталось чувство, что тот знает что-то, но не хочет говорить. Рыцарь опять вышел на яркий свет дня и направился обратно к Меган. Гадальщик бросил семя в благодатную почву, и Таул решил непременно найти кого-нибудь, кто бы мог рассказать о Ларне и его оракулах.
Джек был на расстоянии вытянутой руки от Мелли, когда она умчалась прочь, не видя и не слыша его. Чуя, что погоня приближается, Джек рванул в сторону. Он ничем не мог помочь своей спутнице — оставалось утешаться тем, что у нее хотя бы есть лошадь. Неопытному глазу Джека Мелли показалась превосходной наездницей.
Он бежал со всей быстротой, на которую были способны его длинные ноги, через хворост и поваленные стволы, с трудом переводя дух. Оглянувшись назад, он оступился и вывихнул лодыжку. Упав на сырую лесную подстилку, он снова поднялся и попытался опереться на больную ногу, но не смог удержаться.
— Черт! — выругался он шепотом — отчасти от боли, отчасти от злости. Теперь оставалась только спрятаться — с вывихнутой ногой далеко не уйдешь.
Быстро оглядевшись, он заметил неглубокую канаву, доковылял до нее, поспешая как мог, и свалился на дно. Там оказалось не слишком приятно: стенки поросли грибком, а внизу стояла холодная, пахнущая гнилью вода. Нисколько не чувствуя себя защищенным, Джек улегся в ледяную купель и забросал себя сверху мокрыми опавшими листьями. Вода сразу промочила плащ и штаны, пробрав Джека холодом до костей.
Он начал испытывать некоторый стыд — за Мелли гонятся люди Баралиса, а он залег в канаве, словно трус.
Джек нисколько не сомневался в том, что погоню снарядил Баралис. Если в замке кто-то и смыслит в колдовстве, то это королевский советник. Молва гласила, что он занимается древней наукой, однако Баралис был слишком могуществен, чтобы кто-то отважился сказать об этом вслух, а уж в глаза ему — и подавно. Джек почувствовал это и на себе. Когда он переписывал книги, ему порой делалось дурно и начинала болеть голова.
До сих пор он приписывал это напряжению глаз и поздним бдениям но вчера утром он испытал точно такое же недомогание.
Баралис занимался ворожбой, Джек как-то чувствовал это. Он вспомнил, что во время приступов тошноты ему случалось видеть Баралиса — тот тоже выглядел бледным и больным.
Возбуждение, вызванное этим открытием, быстро сменилось тревогой: Джек лишний раз убедился, что он не такой, как все.
А ему больше всего в жизни хотелось быть как раз таким как все, и смело ходить по замку, не опасаясь, что его обзовут ублюдком. Ему хотелось, чтобы у него был отец, как у всех, и мать, которую никто не называл бы шлюхой. Хотелось быть на равных с законными детьми и знать, кто он и откуда. Но теперь все это казалось еще более несбыточным, чем прежде.
Он мог бы уйти на восток и там поступить в подмастерья к пекарю. Но лучшее, на что он может надеяться, — это скрыть свое прошлое. Лгать он не станет. Нет. Если его спросят о родителях — а спросят непременно, — он не оскорбит ни себя, ни мать сочинением небылиц.
Легкой жизни, как видно, ему не видать. Куда бы он ни пришел, он везде будет чужим. Вчерашнее происшествие лишь окончательно определило его судьбу. Чем скорее он смирится с этим и перестанет мечтать, как отыщет родных матери, которые с распростертыми объятиями примут блудного родича, тем лучше будет для него. Надо считаться с действительностью. Вот эта канава — действительность, хлебы — тоже, а сам он навсегда останется ублюдком.
Лежа в воде, он прислушивался к топоту погони. Вот задрожала земля — видно, кто-то проскакал совсем рядом с его укрытием. Судя по звуку, всадников было не так много. Джек слышал, как они сбавили ход и стали перекликаться. Джеку их выговор показался чужим.
— Ты сказал, что парень побежал сюда.
— Побежал, я сам видел.
— Он не мог далеко уйти. Ты поезжай вон туда, а мы — по этой тропке. Давай шевелись.
Один всадник галопом ускакал прочь, других какое-то время не было слышно. Джек предположил, что они стоят на месте и прислушиваются, и затих, едва осмеливаясь дышать. Наконец двое конных отъехали, и, лишь когда они отдалились, Джек снова начал дышать полной грудью.
Он решил оставаться на месте, каким бы скверным оно ни было. Лодыжка отчаянно болела, но еще сильнее донимал сырой холод, медленно проникающий в тело. Под левой ногой чувствовалась какая-то помеха, и Джек, осторожно пошарив там рукой, нащупал что-то мохнатое. Вот почему в канаве стоит такая вонь — тут разлагается какой-то дохлый зверек.
Джек надеялся, что это не крыса. Крыс он боялся. Самой ненавистной для него обязанностью было ходить в кладовую за мукой. Как только он открывал дверь, слышался шорох разбегающихся крыс. Он всегда выжидал несколько мгновений, прежде чем осветить кладовку фонарем, не желая видеть их голые лапы и хвосты. Но всегда находились твари, которые, несмотря на свет, продолжали жрать. Эти были хуже всех — они нагло смотрели на него в упор своими глазками-бусинками. Джек однажды пнул одну, и ее кости хрустнули об стену. На другой день, когда он пришел, дохлую крысу пожирала свора других. Среди них было еще какое-то существо, слишком темное, чтобы его разглядеть, — оно сверкнуло зубами и сразу исчезло.
Мастер Фраллит побил его тогда. «Живые крысы достаточно скверная вещь, — сказал мастер, — а дохлые того хуже — они притягивают дьявола».
Послушать Фраллита, дьявола притягивали очень многие вещи — особенно длинные волосы и грезы наяву.
Джек не мог оставаться рядом с дохлой крысой. Он вылез из канавы, мокрый и грязный, дрожа на холодном ветру. И заковылял в лес, неотрывно думая о Мелли; он надеялся, что ее не схватили.
— Молодец, молодец. — Конь Мелли неохотно вошел в поток. Погоня была уже в нескольких футах. Мелли, не глядя назад, уговаривала лошадь. Та уже вступила в ледяную воду. — Хороший, хороший. — Она успокаивала больше себя, чем коня. Он слегка оступился на каменистом дне. — Ничего, ничего, мой хороший.
Погоня остановилась в нескольких ярдах позади, и двое, один с мечом наголо, въехали в ручей.
— Ни шагу дальше, госпожа, — предостерег тот, что с мечом, дав знак остальным окружить ее. Мелли застыла посреди ручья в кольце семерых мужчин — теперь и те обнажили свои мечи. Она потрепала коня по шее, стараясь унять бешеное биение сердца, — она не унизит себя перед ними, выказав страх.
— Ссадите ее и свяжите. — Грубые руки схватили ее за ноги и выше, без нужды задерживаясь на груди и бедрах. Ее сняли с коня и вынесли на берег, швырнув на землю.
— А она милашка, — сказал один, видимо, главный у них.
— Ага, и под плащом есть за что подержаться, — ответил другой, из тех, кто ссаживал ее. Мелли испугалась. Мужчины вложили мечи в ножны, глядя на вожака.
— Думаю, он не станет возражать, если мы малость позабавимся с ней, — ухмыльнулся тот, подходя к Мелли. Став рядом на колени, он развязал ее плащ. Она лягнула его ногой. — Ах ты сука! — Он ударил Мелли по лицу так, что у нее помутилось в глазах. Остальные заржали.
— Всыпь ей, Трафф, да поторопись — нам тоже охота.
Вожак разодрал корсаж ее платья, обнажив белые груди.
