— Тебе надо к борту, там твое место.
— Не выстою на ногах-то.
— Приспичит, на палубе полежишь.
— Так она железная. Я остуды боюсь.
Снова засмеялись.
— В Севастополе согреешься, там жарко.
— Недавно призван что ли? — спросили из-за ящиков.
— Месяца не прошло.
— Сколько лет-то?
— Чего?
— Лет, спрашиваю, сколько?
— Осьмнадцатый миновал.
Опять загоготали вокруг, и Сарина тоже улыбнулась в своем закутке, подумала: намаялись бойцы в ожидании, рады бесплатному представлению.
— Чего регочешь? — обиделся обладатель густого баса. — Сейчас возьму за это самое — заплачешь.
— Ого, голос прорезался. А то — боюсь, боюсь…
— А я ничего не боюсь, — сказал парень.
— Так сам же сказал.
— Правду сказал. Рвоты да остуды боюсь, а больше ничего. Да еще матки.
— Матери.
— Ну да, матки.
— Лупила она тебя?
— Ага.
— Мало лупила. Вот немцы отлупят, враз поумнеешь.
— А чего делать-то? — ничуть не озлобившись, спросил парень.
— Чего делать?
— Стоять, аль как?
— Стоять. Учись выдержке, в Севастополе пригодится. Впрочем, все равно, поди, лечь-то некуда.
— Некуда.
— Ну и стой…
Сарина вышла из своей ниши, стараясь не топать, поднялась по трапу. Прежде чем открыть железную дверь и войти в коридор, оглянулась. На высоких жидких облаках багровели отблески близкого восхода. Море светлело, на матовой глади его чернели силуэты кораблей. Поодаль, обгоняя караван, стремительно шел еще один корабль, низкий, длинный, с двумя круто скошенными трубами. Сарина узнала: лидер «Ташкент», «голубой экспресс», как величали его севастопольцы. Название это было от голубой ленты, которой удостоен корабль за высокие показатели на скоростных заводских испытаниях. Но все считали: за красоту обводов, за то, что он бесстрашно прорывался в Севастополь, ловко уходя от вражеских бомб и торпед.
— Вы, говорят, из Керчи? — услышала Сарина чуть гнусавящий простуженный голос, и увидела рядом пехотного майора, одетого совсем по-зимнему — в шинель. — Как там?
— В Керчи-то, — улыбнулась она, вспомнив залитые солнцем тихие и чистые улицы. — Прямо рай.
— Рай? — изумился майор и, недоверчиво посмотрев на нее, отошел.
Каюта была завалена мешками с крупой. Сарина забралась по ним на верхнюю койку с намерением как следует выспаться дорогой: после нескольких бессонных ночей она чувствовала слабость и головокружение. Корабль затихал. Только глубоко внизу тряслись машины, вибрация время от времени короткой судорогой прокатывалась по переборкам. Покачивало. Сарина все думала о парне, боящемся качки, о людях, лежащих на бомбах там, наверху, о моряках, несущих вахту на донельзя перегруженном эсминце. И о товарищах, с которыми подружилась в Керчи вспоминала она, перебирая день за днем последние две недели.
В Крымском обкоме им обрадовались, как родным. Много тут было знакомых: вместе бедовали в Севастополе в ноябре, декабре. Гостям выделили просторную комнату в общежитии металлургического завода имени Воейкова, тоже до удивления целого, работающего. До города от завода было несколько километров, и если там изредка все же появлялись вражеские самолеты, то здесь была тишь и благодать. После Севастополя просто не верилось, что на Крымской земле может существовать такой оазис.
Целыми днями они ходили по цехам, выступали на митингах, выслушивали бесчисленные «ахи» по поводу трудностей, выпавших на долю севастопольцев, смотрели, как изготавливаются трубы, те самые, из которых на первом спецкомбинате токари точат минометные стволы.
Ездили и в Керчь, побывали на табачной фабрике и на швейной, выступали у рыбаков, накормивших отменной ухой и одаривших знаменитой керченской селедкой. Побывали в каменоломнях, откуда в ноябре и декабре действовали керченские партизаны. В каменоломнях был сырой затхлый воздух, рядами стояли ванны, еще хранившие запасы воды.
В каменоломнях Сарина чувствовала себя, как дома, до того привыкла к подземельям. Лишь один раз испугалась, и по поводу совсем пустяковому. Это когда ей посоветовали быть осторожнее, поскольку тут прижилась кошка, одичавшая настолько, что стала в темноте кидаться на людей. Представила, как кошка внезапно прыгает на нее, и передернула плечами от жути.
На митингах и встречах им говорили: «Раз Севастополь держится, и мы будем держаться». И от этого частого повторения росла тоска по родному городу.
Однажды из безопасного далека они увидели, как бомбили Керчь. Самолеты пикировали один за другим, черное ожерелье росло вокруг горы Митридат. В тот же день Сарина сказала секретарю обкома Булатову, что загостилась, что пора домой.
— Куда вы торопитесь, — отговаривал Булатов. — Морем и долго и опасно. Подождите немного, скоро сможете поехать в Севастополь по железной дороге.
Она не стала ждать. Подумала, что именно в такие дни, в дни освобождения, секретарю горкома по промышленности непременно надо быть на своем месте.
На катере они пересекли Керченский пролив, по разбитым дорогам Тамани добрались до Новороссийска. И здесь услышали о тяжелых боях на полуострове. Не сомневались, что это, наконец-то, перешел в наступление Крымский фронт…
Переход до Севастополя прошел до удивления спокойно. Лишь один раз, на закате солнца, появились два самолета-торпедоносца. Их отогнали дружным огнем, и они, наугад сбросив торпеды, улетели. Сарина лишь раз и выходила на палубу, чтобы посмотреть, что за стрельба началась. И снова забралась на свою койку, чтобы уж не подниматься до утра.
Рассвет вставал тихий и ясный. Навстречу шел красивый корабль, и Сарина снова узнала лидер «Ташкент». Пока они тащились через море, «голубой экспресс» успел разгрузиться в Севастополе и уже возвращался. Затем от темной полосы близкого берега отделился силуэт еще одного корабля. Это был корабль ОВРа — охраны внешнего рейда. Его появление принесло облегчение. Сразу ощутилось, что все опасности позади. Люди на палубе задвигались, заговорили.
— А нас где высадят? На Малаховом кургане? — гудел знакомый окающий говорок.
— Левее, — отвечал гнусавящий голос простуженного майора.
— А там чего, другой курган?
— Другой, безымянный.
— А чего безымянный?
— Для тебя оставили. Твоя как фамилия?
— Терехин.
— Когда ты там повоюешь, его будут звать Терехин курган…
Заря вставала над темными холмами Севастополя, и со стороны этой зари не доносилось ни орудийной стрельбы, ни взрывов. Тишина тревожила Сарину: не к добру. Потом она подумала, что,
