привычками, слабостями. Только тогда можно рассчитывать предугадать его желания и действия. И пусть переводчики, допрашивая пленных, выпытывают не только прямые военные секреты, но и все о Манштейне и других генералах, все, вплоть до размеров обуви и названий одеколонов, которыми они протираются после бритья. Как это может помочь ему, Петров не знал, но почему-то был уверен — поможет…
XII
Совещание на флагманском командном пункте прошло, как обычно, быстро: Октябрьский любил четкость и краткость докладов. Когда все встали, чтобы разойтись, адмирал попросил Петрова задержаться.
— Я тут получил бумагу от Крылова, — сказал он холодно, не глядя в глаза. — Позволяет себе учить.
— Учить? — удивился Петров. — Непохоже на него.
— Да, да, учить, — все тем же сухим тоном с достоинством повторил Октябрьский. — Позволяет себе делать выводы об обстановке в целом.
— Но ведь он начальник моего штаба…
— А вы — мой заместитель, — прервал его Октябрьский.
Петров хотел сказать, что Крылов такой начальник штаба, которого не грех и послушать, но сдержался, подумав, что этим только подольет масла в огонь.
— Пусть занимается своим делом и не вмешивается не в свои функции.
— Помилуйте, Филипп Сергеич, но ведь это и есть функции начальника штаба. Он отвечает за всю оборону…
— За всю оборону отвечаю я, — повысил голос Октябрьский. — Прошу не забывать!…
Всю обратную дорогу Петров думал об этом разговоре. То он обвинял Октябрьского, то оправдывал его. Командующий оборонительным районом по существу обороной не командовал. «Но ведь это и хорошо, что моряк не вмешивается в сухопутные дела, — возражал сам себе Петров. — Значит, достаточно мудр. Другой на его месте, возможно, пыжился бы и только мешал делу. А он занимается самым главным, от чего зависит оборона, — обеспечением морских перевозок. Без надежной связи с Большой землей, без полнокровной питающей артерии Севастополю не устоять…»
«Он же адмирал, еще бы ему морем не заниматься», — выскочил откуда-то ехидный голос.
«Ты это брось, — мысленно возразил Петров. — Лучшие бойцы на передовой — моряки, а они его воспитанники».
«Только ли его?»
«Его, его, сам знаешь, сколько зависит от командующего. Каков поп, таков и приход… Да ведь и нелегко ему. Война-то получилась не такой, к какой готовился».
«Она для всех получилась не такой».
«Для него, адмирала, особенно. Ему бы открытый морской бой, чтобы флот на флот. Тогда бы весь его талант проявился и был бы, может, новый Синоп. А тут боевые корабли вроде как и не нужны оказались. Крейсера используются как транспорты…»
«Любая война полна неожиданностей…»
«Вот он к ним и привыкает. И успешно, надо сказать, привыкает. Чего стоит хотя бы его приказ о том, чтобы все флотские части рассматривать как пехотные. Приказ, который он подписал не как командующий СОРом, а как командующий Черноморским флотом! Один этот приказ говорит, что адмирал умеет сдерживать свое самолюбие…»
«А Крылова упрекнул, за свой престиж обиделся».
«Человек есть человек. И самый выдержанный, бывает, срывается…»
В этот самый момент, когда Петров, наедине с самим собой, перебирал достоинства и недостатки Октябрьского, на КП происходил разговор, в котором перебирались достоинства и недостатки его, Петрова.
— А ведь ты его не любишь, — сказал адмиралу член Военного совета флота дивизионный комиссар Кулаков.
— Что он — красная девица? — усмехнулся Октябрьский. — Да и за что любить? Святой терпеливец! Что хочешь ему говори — проглотит.
Они сидели за столом, напротив друг друга, дули на горячий чай в тонких стаканах, отпивали его крохотными глоточками.
— Так ведь ты для него начальник.
— Я бы на его месте сто раз обиделся.
— Не то время, чтобы обижаться.
— Время и для меня не то.
— Ты — другое дело.
Октябрьский вопросительно посмотрел на Кулакова и, не дождавшись продолжения, потребовал:
— Поясни.
— Ты, как бы тебе поделикатнее сказать, создан для парада что ли. А он для войны.
— Моряки вообще любят парадное, а воюют как? То-то!
— Я не хотел противопоставлять.
— Не хотел, а противопоставил.
— Вот видишь, обиделся. А Петров бы промолчал и намотал на ус.
— Больно много он наматывает. — И засмеялся: — То-то у него усы висят.
— Ты его не любишь, а твои моряки в нем души не чают.
— Какие моряки?
— В морских бригадах. Те, что под его началом.
Октябрьский снова засмеялся:
— Так ведь я же не под его началом.
— Поэтому?
— Может, поэтому, — согласился Октябрьский, не ожидая подвоха.
— Значит, ты считаешь, что любовь подчиненного к начальнику должна сама собой разуметься? — неожиданно повернул разговор Кулаков.
— Конечно.
— А может ли быть любовь по приказу?
— Должна быть.
— Любовь по приказу вырождается в лицемерие.
— Что поделать. Если любовь подчиненных к начальникам бывает лицемерной, то любовь начальников к подчиненным всегда искренняя.
— Я думаю несколько иначе. Лицемерие почти всегда ответ на лицемерие, а искренность на искренность. Петров любит всех…
— Ну на всех-то его не хватит…
— Любит всех, — повторил Кулаков. — И бойцов и командиров. За это ему и платят любовью.
— Что это ты, как дамочка, разговорился — любит, не любит. Нашел время. Я его ценю, твоего Петрова. И это будет более уместное определение.
— Про любовь теперь говорить в самый раз. Без любви, без сердечной боли каждого бойца и командира за Севастополь нам в таких условиях долго не продержаться.
Они помолчали, помешивая ложечками в стаканах.
— Кстати, об условиях, — сказал Октябрьский, снизу вверх из-под бровей посмотрев на своего собеседника. — Не кажется ли тебе, что судьба Севастополя будет решаться не в Севастополе?
Кулаков удивленно поднял глаза на адмирала.
