башенки — по одной на каждом углу, тогда как на Казе Монтана всего одна, надвратная.
— Это потому, что Петрокки — задаваки, — объяснила Роза. — Пошли, пошли, — тащила она их за собой.
Так как каждую башенку венчала шапка, крытая фасонной черепицей, такой же, как на их крышах и крышах по всей Капроне, они не показались Паоло и Тонино чем-то сверхзамечательным, да и спорить с Розой им не хотелось. Они были разочарованы в своих ожиданиях, а потому послушно последовали за ней в Казу Монтана и, миновав собственные ворота из сучковатого дерева, возвратились в свой бурлящий двор. Там Роза их отпустила и тут же помчалась вверх по лестнице в галерею.
— Лючия! — кричала она. — Где ты, Лючия? Мне надо поговорить с тобой!
Двери и окна открывались во двор по всей окружности, а с трех сторон его охватывала галерея с деревянными перилами и черепичной крышей, ведя в комнаты верхнего этажа. Дядюшки, тетушки, двоюродные братья и сестры, а также кошки — все были заняты кто чем: смеялись, стряпали, обсуждали заклинания, купались, загорали и просто дурачились. Паоло вздохнул с облегчением.
— Вряд ли в Казе Петрокки жизнь так бьет ключом, — сказал он, подхватывая ближайшую кошку.
Не успел Тонино согласиться с братом, как их уже ласково обнимала тетя Мария; она была толще тети Джины, но не такая толстая, как тетя Анна.
— Куда же вы запропастились, милые мои? Я уже полчаса, а то и больше, жду вас на урок.
В Казе Монтана все усердно трудились. А Паоло и Тонино уже обучались первым правилам волшебства. Если тетя Мария не могла ими заняться, урок им давал отец — Антонио. Антонио был старшим сыном главы Казы Монтана, Старого Никколо, и после его смерти должен был ее возглавить. Это, считал Паоло, тяжелым грузом лежало на его отце. Худой, нервный, он смеялся куда реже, чем другие Монтана. И был не такой, как они. Не такой, потому что, вместо того чтобы предоставить отцу выбрать ему жену в одном из колдовских домов Италии, он, отправившись погостить в Англию, вернулся оттуда женатым на Элизабет. Элизабет учила мальчиков музыке.
— Если бы я учила эту Анджелику Петрокки, — любила она повторять, — никто по ее вине не стал бы зеленым.
Старый Никколо говорил, что Элизабет — лучшая музыкантша в Капроне. И поэтому, если верить Лючии, Антонио его женитьба сошла с рук. Но Роза сказала, что это глупости. Роза очень гордилась тем, что она наполовину англичанка.
Паоло и Тонино, пожалуй, больше гордились тем, что они Монтана. Ведь это замечательно — знать, что принадлежишь к семье, которая всему миру известна как величайший колдовской дом в Европе, если не считать Петрокки. Иногда Паоло просто изнывал от нетерпения: когда же он наконец вырастет и станет таким, как его кузен, неистовый Ринальдо! Ринальдо все давалось легко. Девушки в него влюблялись, заклинания рождались на лету. Он еще в школе создал семь новых заклинаний. А в наши дни, как сказал Старый Никколо, сотворить новые чары — дело нелегкое. Их и без того уже пруд пруди. Паоло восхищался Ринальдо беспредельно. Вот кто настоящий Монтана, говорил он Тонино.
Тонино не возражал: он был на год с небольшим младше Паоло и очень уважал его мнение; правда, самому ему всегда казалось, что настоящий Монтана — как раз Паоло. Паоло все схватывал сразу — не хуже Ринальдо. Мог без всякого колдовства заучить то, на что Тонино потребовалось бы много дней. Тонино был тугодум. Ему, чтобы запомнить что-то, приходилось это повторять и повторять. А Паоло — так Тонино казалось — родился с даром к волшебству, какого у него самого и в помине не было.
Временами Тонино впадал в глубокое уныние: ну почему он такой неспособный! Никто его этим не попрекал. Сестры, даже книжница Коринна, часами сидели с ним, помогая. Элизабет заверяла, что он ни одной фальшивой ноты ни разу не взял. Отец бранил за излишнее усердие, а Паоло уверял, что в школе он будет на мили и километры впереди остальных ребят. Паоло уже ходил в школу, и школьные предметы давались ему так же легко, как волшебство.
Но и когда Тонино пошел в школу, он оставался таким же тугодумом, каким был дома. Школа его окончательно подавила. Он не понимал, чего хотят от него учителя. К концу первой недели, в субботу, он почувствовал себя таким несчастным, что сбежал из дому и, глотая слезы, кружил по Капроне. Его не было дома уже несколько часов.
— Я не виноват, что способнее него, — говорил Паоло, едва удерживая слезы.
— Ну, ну, — бросилась утешать его тетя Мария. — Только не плачь! — обняла она его. — Ты у нас такой же умный, как мой Ринальдо, и мы все гордимся тобой.
— Пойди поищи Тонино, Лючия, — распорядилась Элизабет. — Не надо так огорчаться, Паоло. Мало- помалу Тонино, даже сам того не замечая, усвоит заклинания. Со мной было то же самое, когда я приехала. Может, мне рассказать об этом Тонино? — спросила она Антонио, который поспешил спуститься с галереи. В Казе Монтана, если у кого-то случалась беда, вся семья принимала это близко к сердцу.
Антонио потер рукой лоб:
— Пожалуй. Надо поговорить со Старым Никколо. Пойдем, Паоло.
И Паоло двинулся следом за своим подтянутым, стремительным отцом — через залитую солнечными бликами галерею в прохладную синеву Скрипториума. Там две сестры Паоло, Ринальдо, еще пять двоюродных да двое дядей, стоя за высокими конторками, переписывали заклинания из больших, одетых в кожаные переплеты книг. Каждая была снабжена медным замочком, чтобы никто не мог похитить семейные секреты. Антонио с Паоло шли мимо пишущих на цыпочках. Только Ринальдо улыбнулся им, не прекращая писать. Где у других перья скрипели и спотыкались, у него оно летело словно само собой.
В комнате за Скрипториумом дядя Лоренцо и кузен Доменико штемпелевали зеленые конверты — ставили на них крылатого коня. Окинув проходивших мимо него отца с сыном пристальным взглядом, дядя Лоренцо решил, что беда не так велика, чтобы Старый Никколо не справился с ней один. Он кивнул Паоло и сделал вид, будто хочет тиснуть ему на лоб крылатого коня.
Старый Никколо находился в следующем помещении — теплом, пропахшем затхлостью зале, отведенном под библиотеку. Он как раз совещался с тетей Франческой насчет лежащей на пюпитре книги. Тетя Франческа приходилась Старому Никколо родной сестрой, а Паоло, следовательно, двоюродной бабушкой. Тучная, в три обхвата, она была раза в два толще тети Анны — и такой же кипяток, как тетя Джина, даже погорячее.
— Но заклятия Казы Монтана, — кипятилась она, — всегда отличались изяществом, а это какое-то неуклюжее! Это...
Тут оба круглых старческих лица повернулись к Антонио и Паоло. Лицо Старого Никколо и глаза на нем были круглые и недоумевающие, как у младенца. Лицо тети Франчески, маленькое для ее необъятного туловища, и глаза, тоже маленькие, выглядели на редкость проницательными.
— Я как раз собирался к вам, — сказал Старый Никколо. — Только мне казалось, неладно с Тонино, а ты приводишь ко мне Паоло.
— С Паоло все ладно, — вмешалась тетя Франческа.
Круглые глаза Старого Никколо остановились на Паоло.
— Переживания твоего брата, — произнес он, — не твоя вина, Паоло.
— Не моя, — сказал Паоло. — Это школа виновата.
— Нам подумалось... — вставил свое слово Антонио. — Может, пусть Элизабет объяснит Тонино: в нашем доме нельзя не учиться волшебству.
— Но это удар по его самолюбию! — воскликнула тетя Франческа.
— Мне кажется, он не самолюбив, — сказал Паоло.
— Нет, Тонино не самолюбив, но ему, бедняге, плохо, он чувствует себя несчастным, — возразил ему дед, — и наша обязанность — его успокоить. Знаю, знаю! — И его младенческое лицо засияло. — Бенвенуто.
Он произнес это имя совсем негромко, но по всей галерее уже гремело:
— Бенвенуто к Старому Никколо!
Во дворе забегали, там тоже стали звать. Кто-то ударил палкой по кадке с водой:
— Бенвенуто! Куда же он, этот кот, запропастился? Бенвенуто!
Но Бенвенуто, естественно, не спешил предстать пред господские очи. В Казе Монтана он был главою кошачьего племени. Прошло добрых пять минут, прежде чем Паоло услышал поступь его твердых лап, двигавшихся по черепичной крыше галереи. Затем последовал глухой звук удара — это Бенвенуто совершил
