прежде, куда глаза глядят. Он шел и шел, пока не оказался на Пьяцце Нуова — Новой площади, что на холме в самом западном конце Капроны. Там он, в мрачном настроении, уселся на парапет и стал глазеть на богатые виллы и герцогский дворец по другую сторону реки Волтавы, на длинные арки Нового моста. «Что если, — думалось ему, — туман тупости в голове у меня не рассеется и я проведу в нем всю оставшуюся жизнь?»
Новая площадь появилась тогда же, когда и Новый мост, около семидесяти лет назад. Ее соорудили, чтобы все могли любоваться Капроной — тем великолепным видом, который сейчас открывался перед Тонино. Умопомрачительный вид! Одна беда: куда бы ни обращал Тонино взгляд, везде он натыкался на что-то, имевшее отношение к Казе Монтана.
Взять хотя бы герцогский дворец, чьи башни из золоченого камня прямыми линиями прорезали безоблачную синеву неба. Каждая золоченая башня в верхней части «просматривалась» снаружи так, чтобы никто не мог, вскарабкавшись снизу, атаковать солдат за зубчатой стеной с бойницами, над которой развевались красно-золотые флаги. В стены, по два с каждой стороны, были вделаны щиты, и это означало, что Монтана и Петрокки сотворили над каждой башней заклинания для пущей их защиты. А огромный, белого мрамора фасад был инкрустирован кусками мрамора всех цветов радуги, и среди прочих — вишнево- красными и салатно-зелеными.
Золоченые виллы, разбросанные по склону ниже дворца, все имели на стенах салатно-зеленые и вишнево-красные диски. Кое-где их скрывали верхушки посаженных перед домами изящных небольших кипарисов, но Тонино знал: диски там непременно есть. И на арках Нового моста из камня и металла они тоже есть; на каждой красовалось по эмалированной пластинке, на одной — красная, на другой — зеленая, поочередно. Новый мост был под охраной самых сильных из всех заклинаний, какие только Монтана и Петрокки могли сотворить.
Теперь, когда от реки остался лишь журчащий по гальке ручеек, в заклинаниях не было нужды. Но зимой, когда в Апеннинах хлестали ливни, Волтава превращалась в бурный поток. Арки Нового моста еле его выдерживали. Старый мост — изогнувшись и сильно вытянув шею Тонино мог его видеть — не раз оказывался под водой вместе с причудливыми домиками, которые тянулись по обе его стороны. Все их при паводке затапливало. Если бы не заклинания, которые Монтана и Петрокки в свое время сотворили над быками Старого моста, у самого их основания, его бы давно уже снесло.
Тонино слышал, что говорил Старый Никколо: заклинания, охраняющие Новый мост, стоили огромных усилий всему дому Монтана. Старый Никколо помогал с заклинаниями еще в возрасте Тонино. Вот уж, что он, Тонино, никак не мог бы. Чувствуя себя ужасно несчастным, он смотрел на золоченые стены и на красные черепичные крыши Капроны, видневшиеся внизу. В каждой, без сомнения, был запрятан капустно- зеленый листок. А ведь самое важное из всего, что когда-либо довелось сделать Тонино, это проштамповать крылатого коня на обратной стороне такого листка. И ничего большего, в чем он был глубоко уверен, ему в жизни не сделать.
Тут Тонино показалось, будто кто-то его зовет. Он оглядел Пьяццу Нуова. Никого. Несмотря на замечательный вид, который с нее открывался, ее редко посещали туристы: слишком далеко! В первую очередь взгляд Тонино приковали к себе мощные железные грифоны; каждый с воздетой к небу лапой, они восседали по всему парапету на некотором расстоянии друг от друга. Еще несколько грифонов в центре площади сбились в дерущуюся кучу, из которой бил фонтан. И даже тут Тонино некуда было деться от своей семьи. Чуть ниже огромных когтей ближайшего грифона виднелась металлическая пластинка. Салатно- зеленая. И Тонино расплакался.
Сквозь слезы ему вдруг показалось, будто один из дальних грифонов сошел со своего каменного постамента и теперь движется в его, Тонино, направлении. Был он без крыльев — то ли где-то их оставил, то ли очень крепко сложил. Не успел Тонино это подумать, как ему объяснили — несколько свысока, — что кошкам крылья ни к чему, и Бенвенуто уселся на парапете рядом с ним, смотря на него укоризненным взглядом.
Тонино всегда относился к Бенвенуто с величайшим почтением.
— Привет, Бенвенуто, — сказал он, не без трепета протягивая ему руку.
Но Бенвенуто ее не взял. На ней вода, накапавшая из глаз Тонино, сказал он. И вообще, у него, кота, не укладывается в голове, как это Тонино может так по-дурацки вести себя.
— Всюду наши заклинания, — пожаловался Тонино, — а я никогда не смогу... Как ты думаешь, это потому, что я наполовину англичанин?
Бенвенуто не был уверен, что досконально разбирается в этом деле. Вся разница, насколько он мог заметить, что у Паоло глаза голубые, как у сиамских кошек, а у Розы мех на голове белый...
— Светлые волосы, — поправил Тонино.
... а у самого Тонино волосы с золотистым отливом. Как у полосатой кошки, невозмутимо продолжал Бенвенуто. Но все они кошки. Разве не так?
— Но я такой глупый... — начал было Тонино.
Бенвенуто его прервал. Он, Бенвенуто, слышал, как вчера Тонино болтал с другими Монтановыми котятами и, по его мнению, говорил во сто крат умнее их. И не успел Тонино возразить, что это только котятки, как Бенвенуто решительно отрубил: а сам он кто? Разве он не только котенок?
Тут Тонино рассмеялся и вытер руку о штаны. И, когда он теперь протянул ее Бенвенуто, тот поднялся, выгнулся, встал на все четыре лапы и, мурлыча, к ней потянулся. Тонино даже осмелился погладить Бенвенуто, который сделал несколько кругов вокруг него, выгибая спинку и мурлыча, — совсем как самые маленькие и самые ласковые котята в Казе Монтана. От гордости и радости Тонино невольно расплылся в улыбке. По тому, как Бенвенуто двигал хвостом — величественными и сердитыми рывками, — было ясно, что ему вовсе не так уж нравится, когда его гладят. Но он терпел, и это тем более было честью.
Так-то лучше, говорил Бенвенуто. Он переместился к голым ногам Тонино и улегся на них коричневым мускулистым ковриком. Тонино продолжал его гладить. Тогда из одного конца коврика вылезли колючки и больно прошлись по бедрам Тонино. Бенвенуто по-прежнему мурлыкал. Примет ли это Тонино должным образом, интересовался он, как знак того, что оба они, мальчик и кот, — часть знаменитейшего в Капроне дома, который, в свою очередь, является частью совершенно особенного государства среди всех итальянских государств.
— Я это знаю, — сказал Тонино. — Поэтому-то я и думаю: замечательно, что я... А мы на самом деле такие особенные?
Конечно, промурлыкал Бенвенуто. И если Тонино даст себе труд повернуться и посмотреть на Собор, он поймет почему.
Тонино послушался. Повернулся и посмотрел. Огромные мраморные полушария куполов возвышались среди домов в конце Корсо. Тонино знал, другого такого здания нигде нет. Высокий-превысокий, белый, золотой, зеленый, Собор словно плыл в воздухе. А на вершине самого большого купола солнце освещало могучую золоченую фигуру Ангела, стоявшего там с распростертыми крыльями и золотым свитком в руке, которым, казалось, он благословлял всю Капрону.
Ангел, сообщил ему Бенвенуто, стоит там в знак того, что Капрона останется цела и невредима, пока все капронцы будут петь песню Ангела. Эта песня содержится в свитке, который Ангел принес прямо с неба первому герцогу Капроны, и обладает чудесной силой. Благодаря ей удалось прогнать Белую Дьяволицу, и Капрона стала великой. С тех пор Белая Дьяволица рыщет вокруг Капроны, пытаясь в нее вернуться, но пока капронцы поют песню Ангела, ничего у нее не получится.
— Я знаю, — сказал Тонино. — В школе мы поем
Бенвенуто вдруг перестал мурлыкать. Он сильно дернулся, потому что пальцы Тонино задели один из комков в его свалявшейся шерсти. Все еще подрагивая, он довольно резко спросил Тонино, неужели ему не пришло в голову объяснить учителям, что он все это знает.
— Ой, прости! — поспешил Тонино убрать свои пальцы. — Понимаешь, — принялся он оправдываться, — они все равно говорят: надо учить так, как у нас положено, иначе как следует не выучить.
Ну, Тонино, конечно, виднее, как тут поступать, сказал на это Бенвенуто все еще сердитым тоном. Только вряд ли есть какой то смысл в том, чтобы учить одно и то же дважды. Кошка ни за что на таком не настаивала бы. А вообще, им пора возвращаться в Казу Монтана.
