— Слышали, что говорят? — сказал один из них. — Говорят, что если Хадд отменит фестиваль, то море поднимется и выплюнет на Холанд чудовищ! И еще кучу всяких небылиц рассказывают...
— Да, — поддержал его второй. — Чудовищ с лошадиными головами и рогами, как у быков. Я хочу сказать — конечно, это смешно, Хобин, но приходится признать: когда люди услышат, что фестиваль в этом году все-таки состоится, в городе станет намного спокойнее.
Когда они ушли, Хобин еще долго смеялся.
— Чудовища! — говорил он. — Не вздумай слушать такие глупости, Митт.
— Не беспокойся! — откликнулся Митт. В душе он был удивлен тем, как разрослись эти слухи.
На следующий день Хадд объявил, что фестиваль будет проходить как обычно. Граф не был трусом. И дураком он тоже не был. Известия, которые приносили соглядатаи Харчада, ясно показывали, насколько сильно его ненавидят в Холанде. Он понимал, что отмена праздника может вызвать волнения. И он не стал его отменять. Однако он запретил всем своим внукам принимать участие в шествии. В этот год процессия должна была состоять из слуг, торговцев и их сыновей — из тех, кого можно не принимать в расчет.
Эта новость стала для Йинена большим ударом. Он уже много месяцев предвкушал фестиваль. Он рассчитывал на то, что ударит Хадда трещоткой. Он представлял себе, как будет вращать трещотку прямо под длинным крючковатым носом деда, все ближе и ближе — и наконец бам! А теперь... Йинена ничуть не утешило позволение пойти на пир, который будет потом. А последней каплей стало известие о том, что его отец участвовать в шествии будет. Харл был рад остаться во дворце, где ему ничего не грозило. Но кому-то из родственников графа надо было нести Либби Бражку, и Хадд выбрал Нависа. Навис был его самым ненужным сыном. И потом, Хадду Навис не слишком нравился.
— Это нечестно! — сказал разочарованный Йинен Хильди. — Почему отцу позволено участвовать в процессии, а мне — нет?
— Теперь ты знаешь, что чувствую я, — без всякого сочувствия ответила Хильди.
Девочкам вообще никогда не разрешали участвовать в шествии.
Когда эти известия окольными путями дошли до вольных холандцев, Сириоль обрадовался.
— Меньше шансов на то, что нашего Митта узнают, — сказал он.
Другие меры безопасности вызвали у заговорщиков больше беспокойства. За неделю до фестиваля всем шаландам было приказано перейти в дальнюю часть гавани. Сириолю пришлось ставить «Цветок Холанда» к самому дальнему причалу бок о бок с шестью другими суденышками, которые бились и терлись друг о друга. Он раздраженно ворчал. И он заворчал еще сильнее, когда в последние два дня перед праздником лодкам вообще запретили выходить из гавани и входить в нее, а каждые несколько часов солдаты их обыскивали. В это же время Харчад распорядился снести все жилые дома вдоль берега, где расчистили большое пространство, засыпанное мелкими обломками. Это было уже серьезнее. Улица, на которой Митту предстояло присоединиться к процессии, исчезла. Им поспешно пришлось выбрать другую улицу, дальше от берега. Мильда с Миттом были в бешенстве. Ведь когда-то они жили в одном из снесенных домов!
— Столько домов снесено — и только для того, чтобы его мерзкий старый папаша остался цел! — воскликнул Митт.
— Их следовало бы снести уже давно, — отозвался Хобин. — Там были сплошные клопы и крысы.
— Но бедняг, что там жили, выгнали на улицу! — запротестовала Мильда.
— На улице и то чище, — заявил Хобин. Он причесывался, готовясь уйти на собрание гильдии оружейников. — И вообще я точно знаю, что три товарищества предложили им поселиться в помещении своих гильдий, включая и оружейников. Но для них строятся новые дома, дальше от берега, на Флейте.
— Граф строит им дома? — недоверчиво переспросил Митт.
— Нет, — ответил Хобин. — Неужели граф стал бы делать такое? Нет. Это один из его сыновей. Кажется, Навис.
Он надел свою нарядную куртку и начал спускаться вниз. Митту показалось, что отчим немного раздосадован тем, что Навис отнял у оружейников всю славу.
— Когда он вернется, то снова начнет говорить об Уэйволде, — сказал Митт, когда внизу хлопнула дверь и Хобин ушел. — Вот увидишь. Ну, после завтрашнего уже не страшно, если вы туда и уедете.
— Митт, я волнуюсь! — воскликнула Мильда. — Все наши планы!..
А Митт испытывал только приятное возбуждение.
— Ты что, мне не доверяешь, что ли? — спросил он. — Перестань. Давай посмотрим костюм.
Мильда взволнованно рассмеялась и принесла красно-желтый костюм, который был спрятан под ее недавно купленным ковром.
— Право, ты не знаешь, что такое страх, Митт! Точно, не знаешь! Ну, вот. Проверь, впору ли он тебе.
Костюм был странный и довольно нелепый. Штаны доходили Митту до тощих икр. Одна из них была красная, другая — желтая. Куртка тоже была сшита из разноцветных кусков — так, чтобы над красной штаниной была желтая пола, а над желтой — красная. Куртка немного болталась на Митте. Но он застегнул ее и завершил наряд озорной шапкой, на макушке которой торчал двойной хохолок — как петушиный гребень.
— Ну, как я выгляжу? Мильда была в восторге.
— Ох, какой ты красавчик! Ты — вылитый купеческий сынок!
Митт посмотрелся в зеркало, готовясь с ней согласиться. Он чувствовал себя настоящим щеголем. И испытал легкое потрясение. Он хорошо смотрелся в ярком наряде, это правда. Но на его лице было то, чего никогда не было на гладких лицах богатых мальчиков: морщинки, которые делали его хитрым и старым. Это было смышленое лицо бедного городского паренька, который бегает по улицам, предоставленный сам себе. И в то же время — и это поразило Митта сильнее всего — это было младенческое лицо. Он никогда еще не видел, чтобы У мальчишки были такие чистые, лишенные выражения черты. А глаза его были такими же широко открытыми и невинными, как у его маленьких сестер. Митт поспешно изменил выражение лица, изобразив свою самую задиристую улыбку. Щеки наморщились, глаза хитро заблестели. Митт тряхнул верхом шапки.
— Кукареку! — воскликнул он. — Приходи, фестиваль!
А потом он отвернулся от зеркала и больше в него не смотрелся.
7
В день фестиваля Хам зашел за Хобином почти на рассвете. «Ну, от него избавились!» — решил Митт, прислушиваясь к шагам отчима вниз по лестнице. Сказать по правде, он спал не так хорошо, как обычно. Но поскольку день был праздничный, он остался лежать в постели еще с добрый час. «Наверное, сегодня всю ночь меня будут допрашивать, — подумал он. — Лучше заранее отдохнуть как следует». Но когда его позвала Мильда, он с радостью вскочил и надел свой собственный праздничный наряд поверх фестивального. Хобину и прочим они сказали, что весь день проведут у Сириоля. Так что первым делом они направились именно туда. Пошли все: Мильда, обе малышки и Митт, который в одном костюме поверх другого чувствовал себя ужасно неуютно и потел. Они не должны были появляться на улице до тех пор, пока не узнают, что процессия уже вышла из дворца.
Шествие начало свое движение около полудня. Йинен смотрел на него из верхнего окна расписанного дома какого-то торговца. Вокруг него толпились дружинники и сыновья дружинников, которые все получили строгий приказ заботиться о безопасности Йинена. Из-за них Йинену даже плохо была видна процессия. И вообще его наблюдательный пункт был первым и самым неудачным. Все его кузены находились в домах, из которых открывался хороший обзор на расчищенное пространство у гавани. Йинен мог его увидеть, только если вытягивал шею и выглядывал из окна, но если он выглядывал из окна, то кто-нибудь обязательно хватал его сзади за куртку и почтительно оттаскивал назад.
Йинену это было невыносимо, и он начал терять терпение задолго до того, как мимо дома прошла голова процессии. Когда он наконец услышал бой праздничных барабанов, за которым последовал визг скринелей, а потом и стоны крадлов, его досада стала почти безграничной. Возможно, у него было неважно со слухом. Эти звуки показались ему самыми волнующими на свете. Потом он услышал крики. И дивный, чудесный шум трещоток. И наконец показалось начало шествия: на нелепых шляпах развевались ленты, музыканты колотили, дули и пиликали на ходу, увитая лентами бычья голова раскачивалась над ними, а счастливые мальчишки с трещотками сломя голову носились между ними. Счастливые красно-желтые
