Музыка жизни (стихотворения)

самому все ясно,
эти радости – врагу!

И два слова о работе:
фильм придется отложить
или сразу вы умрете.
А могли б еще пожить.

Дело в том, что в нервотрепке —
что для вас смертельный риск —
на кого-то наорете,
и немедля вдарит криз.

Значит, так: не волноваться,
ерундой не раздражаться,
ни за что не горячиться,
а не то опять в больницу.
Пусть все рушится и тонет,
главное – хороший тонус!

И не нарушать запретов
никогда, ни в чем, нигде.
Коль преступите заветы,
прямо скажем, быть беде.

Интересный вышел фокус,
тут, попробуй, разбежись!..
На хрена мне этот тонус
и зачем такая жизнь?!

Сентябрь 1986

* * *

Есть тяжелая болезнь,
нет у ней диагноза.
Протекает без болей,
но, увы, заразная.

Самый главный ее знак —
крепкое здоровье.
Не подвержен ей слабак,
тут без малокровья.

Нету сжатий головных
и сердечных спазмов.
Нет и слабостей иных —
слез или маразма.

Первоклассен организм
(лучшее давление!)
излучает оптимизм
и пищеварение.

Чем сытней набит живот,
тяжелее случаи.
Этот вирус сам растет
от благополучия.

Крепок глаз, быстра нога
и железны нервы…
В очереди на блага
он, конечно, первый.

Тут нахрапистость важна,
пусть одна извилина.
Пусть прямая! Но она
невозможно сильная.

Есть еще один симптом:
локоть очень острый…
Ну, а вроде в остальном
не похож на монстра.

Эпидемия страшна,
для больных удобна.
Называется она
комплексом апломба.

Начало октября 1986

Боткинская осень

Стих – состояние души

Сумерки

Сумерки – такое время суток,
краткая меж днем и ночью грань,
маленький, но емкий промежуток,
когда разум грустен, нежен, чуток,
и приходит тьма, куда ни глянь.

Сумерки – такое время года,
дождь долдонит, радость замерла,
и, как обнаженный нерв, природа
жаждет белоснежного прихода,
ждет, когда укроет все зима.

Сумерки – такое время века,
неохота поднимать глаза.
Там эпоха тащится калекой,
человек боится человека
и, что было можно, все нельзя.

Сумерки – такое время жизни,
что заемным греешься огнем,
но добреешь к людям и отчизне.
При сплошной вокруг дороговизне
сам ты дешевеешь с каждым днем…

Сумерки – такое время суток,
между жизнью и кончиной грань,
маленький, но емкий промежуток,
когда взгляд размыт, печален, чуток,
и приходит тьма, куда ни глянь.

1989

Фаталист

Уходят между пальцев дни,
за ними следом годы рвутся…
Аэродромные огни
навеки сзади остаются.

Как под колесами земля
бежит стремительно на взлете,
так убегает жизнь моя.
Я – в заключительном полете!

Здесь не помогут тормоза,
здесь не удастся скорость снизить,
здесь финиш оттянуть нельзя —
его возможно лишь приблизить.

Здесь не свернешь на путь иной,
и не улепетнешь в сторонку,
тут не заплатишь отступной,
и не отсрочишь похоронку.

Приму конец, как благодать,
как искупленье, как подарок…
Так стих случалось написать
без исправлений и помарок.

* * *

Стих – состояние души…
Попробуй это опиши.
Но описать не в состоянии
свое плохое состояние.
Коль в сердце пусто, ни души,
ты все же рифму не души.
А если ты от жизни стих,
то сочини негромкий стих,
а о неважном настроенье —
неважное стихотворенье.

* * *

Я ничему так не бываю рад,
как появлению стихотворенья,
и принимаю это каждый раз,
как дар, как счастье, как благословенье.

Непредсказуем стихотворный взрыв,
живешь в сплетенье мыслей, дел, поступков.
И вдруг из хаоса родившийся мотив
дробит тебя на части, как скорлупку.

Неуправляем и необъясним
порыв души – процесс стихосложенья.
Как будто кто ведет пером твоим,
как будто это лавы изверженья.

Потом бывает долгий перерыв.
Стихов, конечно, не писал я сроду!
Какая лава там?.. Перо?.. Мотив?..
Но вдруг опять ко мне добра природа.

Курортные прибаутки

* * *

В краю ставриды и черешен
я, словно облако, безгрешен,
живу без мыслей, как растение,
и, может, в том мое спасение.

* * *

Гимнастика, диета… Словом,
живу стремлением одним,
что надо помереть здоровым,
что глупо помирать больным.

* * *

Вокруг коричневые люди.
И сам я бронзы многопудье!

* * *

Здесь принимают процедуры,
жуют таблетки, пьют микстуры.
Лежат на солнце кверху пузом,
шары гоняют звонко в лузы,
мужчины все холостяки
и балагуры-остряки.
Здесь хвастовство мускулатуры
и мрут упитанные дуры,
краснея лаком педикюра…
О, как их много: их – полки!
Играют марш! Все на зарядке…
И, чтоб не сдохнуть от тоски,
ныряю в море без оглядки.

* * *

Жизнь на труды истратив целую,
вдруг понял, что не для работы
рожден, для ничегонеделанья
я, словно птица для полета.

* * *

Пусть мы живем в дому чужом,
но ведь и жизнь взята в аренду.
Когда-то, молодой пижон,
вбежал я в мир, как на арену.

Запрыгал бодро по ковру,
участник яркого парада.
Мешая факты и игру,
вокруг крутилась клоунада.

Не сразу понял, что и как.
Сгорали лица, чувства, даты…
И был я сам себе батрак,
у этой жизни арендатор.

К концу подходит договор,
кончаются рассрочки, льготы.
Жизнь – неуютный кредитор,
все время должен я по счету.

Живу и, стало быть, плачу?
неисчислимые налоги:
волненьем, горем, в крик кричу,
люблю, боюсь, не сплю в тревоге.

Но все равно не доплатил,
такая вышла незадача.
Хоть бьюсь я на пределе сил,
а в кассе вечно недостача.

Неравноправен наш контракт,
условия его кабальны,
его не выполнить никак
и жалко, что финал печальный.

И сокрушаться ни к чему…
Иным, что выйдут на арену,
вот так же жить в чужом дому —
платить, платить, платить аренду.

* * *

На могучей реке, полновластной,
с неустанным теченьем воды,
жили бакены – белый и красный,
охраняя суда от беды.

Корабли шли и ходко, и смело,
хоть порой и коварна река,
так как бакены – красный и белый —
путь указывали издалека.

Ночь спустилась, сгустилась опасность,
берегов не видать у