Популярная история евреев

качеством. Его брат Давид, живший в основном торговлей драгоценностями, оказывал ему финансовую поддержку; после смерти Давида он сам стал торговать, а также зарабатывать медицинской практикой. После его смерти 13 декабря 1204 г. его останки перенесли по его просьбе в Тивериаду, где его могила до сих пор является местом паломничества благочестивых евреев.

К Маймониду стоит присмотреться повнимательнее не только из-за его собственной значимости, но и потому, что никто лучше его не показывает значение ученого богословия в средневековом еврейском обществе. Он был типичнейшим и величайшим из кафедократов. В раввинистском иудаизме власть и знания переплетались плотнейшим образом. Разумеется, под знанием понималось в основном знание Торы. Тора была не просто книгой о Боге. Она существовала до акта творения – подобно Богу. По сути, это был проект творения. Рабби Акива считал ее «инструментом творения», как будто Бог пользовался ею, как волшебник своей магической книгой. Симеон бен Лакиш утверждал, что она старше мира на 2000 лет, в то время как Элизер бен Йозе учил, что она лежала за пазухой у Бога уже за 974 поколения до того, как Бог воспользовался ею, чтобы сотворить вселенную. Некоторые мудрецы верили, будто Тора была предложена одновременно семидесяти нациям на семидесяти языках, но все отказались. Только Израиль принял ее. Соответственно в некотором смысле она олицетворяла не только Закон и религию, но и мудрость Израиля, и ключ к власти евреев. Филон называл ее идеальным законом философов, а Моисея – идеальным законодателем. Тора, писал он в книге о Моисее, была «скреплена печатями природы» и являла собой «идеальную картину государственного устройства». Отсюда следовало, что чем лучше вы знаете Тору, тем больше у вас прав на власть, особенно над евреями.

В идеале поэтому каждый общественный деятель должен быть видным богословом, а каждый ученый богослов должен помогать власти. Евреи никогда не придерживались точки зрения, излюбленной у англосаксов, будто интеллектуальная мощь, страстная тяга к книгам и чтению делают человека непригодным для властных структур. Наоборот! Также никогда не считали они, подобно чужакам, Тору сухой, академичной и далекой от реальной жизни. Они считали, что она несет в себе ту мудрость, что необходима, чтобы властвовать людьми, и в то же время благодать скромности и набожности, позволяющие противостоять искушениям власти. При этом они ссылались на Притчи: «У меня совет и правда; я – разум, у меня сила».

Проблема, как считали евреи, состоит в том, как сочетать науку с практикой управления. Когда во время репрессий Адриана мудрецы Лидды собрались, чтобы обсудить наиболее животрепещущие проблемы, стоящие перед их страждущей общиной, то первым в их повестке дня оказался вопрос: «Является ли штудирование более важным, чем дело?» Заслушав аргументы, они единодушно проголосовали в поддержку рабби Акивы, который считал, что сначала должно идти изучение вопроса, ибо «изучение ведет к действию». С позиций духовной ценности приобретение мудрости через учение и использование ее для общественных нужд равноценны. В то же время мудрецы говорили, что если вдова или сирота придут к мудрецу за советом, а он скажет, что слишком занят своими учеными занятиями, то Бог разгневается и скажет: «Ты столь же виноват передо мной, как если бы разрушил мир». То есть ученого, зарывшегося с головой в книгу, обвиняли в том, что он – «причина гибели мира», потому что евреи верили: мир без приложенной к нему мудрости рассыплется на части. Левит может удалиться от активной жизни в пятьдесят лет и ничего не делать, но настоящий ученый богослов должен служить людям до самой смерти. Филон честно признавался, что видит противоречие между требованиями ученых занятий и общественного служения. Его собственная жизнь была примером этого. В дополнение к своей писательской деятельности он возглавлял общину и по крайней мере один раз ездил с посольством в Рим. И к такому видному ученому, пользовавшемуся широким признанием, шел бесконечный поток просителей, искавших совета. К счастью, Филону удавалось разделить бремя власти с братом, одним из богатейших людей диаспоры, которого Иосиф Флавий называл Алабарком.

Пример двух братьев, которые помогали друг другу разрешить противоречие между наукой и комментариями, с одной стороны, и судебной властью и другими общественными обязанностями – с другой, объясняет, почему еврейская кафедократия была обычным семейным занятием. Схоластические династии происходили обычно от потомственных книжников и стали обычными в жизни евреев уже во II веке до н.э. В ряде еврейских общин они существовали до Первой мировой войны – и даже после.

В Вавилонии экзиларх должен был происходить из семьи Давида; что же касается видных людей в академиях и ешивах, то их выбирали из определенной группы академических фамилий. Фраза «не из ученой семьи, а из торговцев» означала отказ – несмотря на то, что академии держались именно на деньгах торговцев. В Вавилонии гаон (глава академии) происходил из одной из шести семей, а в Палестине он должен был быть потомком Хиллеля, либо Ездры-книжника, либо самого Давида. В принципе мог быть назначен и чужак великой учености, но на практике это было большой редкостью. Для положения в академической иерархии определяющим также обычно являлось происхождение. Вообще-то основные, или экуменические, академии были не столько местом, где молодые люди получали образование, сколько своего рода советами. Само слово ешива на иврите означает то же, что синедрион (или санхедрин). На самом деле в раннем Средневековье в официальных документах Торы они все еще назывались Большим Синедрионом. Палестинская академия именовала себя «Праведная корпорация». Там ученые-богословы коллективно вырабатывали авторитетные решения, это были академия, парламент и верховный суд вместе взятые.

Богослов из одной вавилонской академии, живший и писавший в Египте незадолго до Маймонида, так описывал иерархию обучения. Простые грамотные евреи изучали пять книг Моисея и молитвенник, где содержался также материал по Устному Закону, Шабату и праздникам. Богословы кроме того должны были освоить остальную Библию, а также «таинства» и систему законов. Доктора знали все это, плюс Мишну, Талмуд и комментарии. Богослов мог провести богослужение, написать эпистолу с комментариями и выполнить обязанности помощника судьи. Но только доктор с титулом члена Академии понимал источники Закона и литературу, их объясняющую, и мог вынести по-настоящему ученое суждение.

Академия состояла из докторов и старших богословов. В Вавилонии ее правящий триумвират включал в себя гаона, председателя суда, который выполнял функции его заместителя, и секретаря, который вел запись решений. Члены академии сидели лицом к гаону, в семь рядов. В каждом ряду было десять мест, и самый видный богослов в ряду назывался рош га-седер – глава ряда. У каждого члена Академии было свое место, которое первоначально определялось его происхождением. Его, однако, можно было продвинуть или «задвинуть» в зависимости от того, как он функционирует; соответственно менялась и его стипендия. Для большинства из них, впрочем, принадлежность к Академии не являлась единственным источником дохода. Они могли служить чиновниками общины или зарабатывать ремеслом и торговлей. Общее собрание академии происходило дважды в году и длилось по месяцу в конце лета и в конце зимы. Пленарное заседание, или калла, которое проводилось ранней весной, обсуждало и выносило решения по вопросам, поступавшим из-за границы, так чтобы ответы на них можно было передать через торговцев, разъезжавшихся сразу же после Пасхи. Оба пленарных заседания включали в себя учебные мероприятия, в ходе которых лично гаон занимался толкованием глав Талмуда перед аудиторией из 2000 сидящих на корточках студентов, причем его переводчик, или тургеман (слово, от которого произошел существующий до сих пор термин «драгоман»), выполнял функции громкоговорителя. Существовали различные категории учителей. Самая низшая из них, «повторители», были зачастую незрячими от рождения; они заучивали наизусть огромные выдержки из рукописей и воспроизводили их с точнейшим соблюдением интонаций, пауз и ударений. В случае какихлибо сомнений доктор мог пригласить такого повторителя, чтобы он заведомо точно продекламировал спорный текст. Значительная часть такого заучивания проводилась коллективно, шумным хором. Таким же методом, кстати, еще поколение тому назад пользовались в мусульманских университетах, например, в каирском университете аль-Азхар. До недавнего времени и еврейские школьники в Марокко могли наизусть прочесть длинные куски юридических текстов на смеси иврита и арамейского языка; даже сегодня у йеменских евреев существует традиция зубрежки, позволяющая им точно воспроизводить все интонации древних текстов – искусство, давно утраченное европейскими евреями.

Вавилонские академии с их выстроенными по наследуемому ранжиру шеренгами судей впитали многое из атмосферы и подобострастного церемониала восточного двора. Они получали указания от экзиларха, который фактически был исполнительным руководителем академий. Еврейский летописец Иосиф бен Исаак