Популярная история евреев

Был, однако, момент, когда Маймонид почувствовал, что он предел рационализма. Он уловил необходимость различного подхода к Моисею и остальным пророкам. Он не считал их двусмысленными или фигуральными, однако Моисей, «в отличие от других пророков, не занимался прорицаниями при помощи притч»; он действительно общался с Богом «лицом к лицу, без посредника». Он пытался объяснить уникальность Моисея тем, что высшая степень совершенства человеческого вида должна воплощаться в одном индивидууме – и этим индивидуумом был Моисей. Практически Маймонид стремился к тому, чтобы сузить область иррационального в иудаизме, но не ликвидировать ее; он изолировал определенные ключевые моменты веры, которые нормальный здравый смысл не мог объяснить (хотя он не желал в этом признаваться). Правда, он мог согласиться с тем, что определенные вопросы лежат вне пределов человеческой логики. По поводу очевидного противоречия между свободной волей и предназначением он цитировал Екклезиаста: «Далеко то, что было, и глубоко-глубоко: кто постигнет его?» – в трудах же его встречаются отрывки, которые пытаются согласовать абсолютную свободу подчиняться или не подчиняться Закону и жесткий детерминизм. Он нападал на астрологов за попытки считать Закон тщетным. С другой стороны, первый из его тринадцати принципов веры гласит: «Лишь Бог осуществлял, осуществляет и будет осуществлять все действия». Можно указать и на другие противоречия, встречающиеся в огромном объеме его трудов, но в целом они на удивление малочисленны.

Что Маймонид стремился сделать, так это усилить веру, лишив ее суеверий и подкрепить то, что остается, логикой. Но, разумеется, работая в этом направлении, он внедрял и популяризовал критический подход к ее таинствам, что неизбежно подстрекало людей идти дальше в этом направлении. Логика, будучи выпущена из бутылки слепой веры, начинает жить по своим законам. Маймонид был великим предвестником будущего евреев, да и вообще человечества. Его «Руководство для сбившихся с пути» продолжало изменять мышление евреев на протяжении столетий, причем не всегда в ту сторону, куда бы ему хотелось. В каком-то смысле он сыграл в иудаизме ту же роль, что Эразм в христианстве: он заложил опасные яйца, которые проклюнулись позднее. В медицинскую науку он привнес иудейскую доктрину единства тела и души, сознания и материи, что позволило ему заглянуть внутрь психики, тем самым предвосхитив Фрейда. В теологию он привнес уверенность в совместимости веры и логики, которая соответствовала его спокойному и величественному разуму, но со временем исторгла Спинозу за пределы иудаизма.

В то время многих образованных евреев пугало то направление, в котором Маймонид предвидел развитие иудаизма. В Провансе, где христианство раздиралось на части альбигойской ересью и где местное отделение доминиканской инквизиции пыталось утвердить ортодоксальную веру, многие рабби желали, чтобы еврейские руководители держались аналогичной линии. Они ненавидели маймонидово аллегорическое объяснение Библии и хотели, чтобы его книги были запрещены. И в 1232 г. доминиканцы, вмешавшись во внутриеврейские споры, действительно сожгли их. Но это, естественно, бросило рационалистов в контратаку. «Сердца людей, – писали последователи Маймонида, – не могут отвернуться от философии и книг, ей посвященных, до тех пор, пока в их теле есть душа… они готовы сражаться за честь Великого Учителя и его книги и отдавать свои средства, свое потомство и самый дух свой его святым доктринам до тех пор, пока существует в их ноздрях дыхание жизни».

Несмотря на это словесное размахивание кулаками, реальных ударов наносилось совсем немного. Теоретически еврейский Закон был суров по отношению к ереси – если, скажем, два еврея утверждали, что видели, как третий поклоняется некоему образу, его могли приговорить к смерти, – однако на практике, будучи кафедократическим, а не автократическим, он допускал довольно широкие расхождения во взглядах. Даже человека, объявленного еретиком, обычно не подвергали физическому наказанию, если только он не пытался систематически склонять других в свою веру. В результате рационализм и суеверие продолжали сосуществовать в странной гармонии, иногда даже в одном человеке.

Памятуя о страдании и страхе, в которых евреям зачастую приходилось жить, не приходится удивляться стойкости иррационализма. Маймонид считал интеллект и логику лучшим оружием евреев, и таковым они и служили – для уверенной в себе элиты. Для массы же простых евреев сказки о прошлых чудесах и надежды на чудеса будущие были утешением во времена горести. Священная литература евреев удовлетворяла обе потребности, поскольку наряду с комментариями, отвечающими интеллектуальным запросам, содержала массу рассказов, пийют, или поэтических произведений, и бесконечных сверхъестественных историй, которые дети впитывали чуть ли не с молоком матери. Чем больше евреев преследовали и экономически угнетали, тем больше они обращались к священным сказаниям. «Некогда, – повествует мидраш, – денег было много, люди любили слушать Мишну, галаху и Талмуд. Ныне же денег стало мало и, что еще хуже, люди страдают от рабского труда, и все, что они хотят слушать – это благословения и утешения».

Евреи жестоко страдали и под исламом и под христианством. И может быть, прав был один из учеников Абеляра, когда заметил: «Еврей, как бы беден он ни был, если у него есть десять сыновей, выучит их всех грамоте, причем не ради выгоды, как делают христиане, а для понимания Закона Божьего, причем не только сыновей, но и дочерей тоже». Однако еврейский рационализм, который отстаивал Маймонид, был на самом деле достоянием лишь верхнего класса. Как показывают документы из генизы, народная религия, которую он осуждал и презирал, процветала у него под самым носом в Фустате. Евреи увлекались как белой, так и черной магией. Они устраивали всякие фокусы с огнем, останавливали птиц в полете, а затем позволяли им лететь дальше, вызывали злых и добрых духов в ходе церемоний, которые иногда длились целую ночь, после чего учиняли специальные процедуры их изгнания. Впадали в транс. Устраивали спиритические сеансы. Прибегали к заклинаниям, дабы обезопасить себя в странствиях, очистить дом от вшей, внушить любовь мужчине или женщине, а то и вообще «привлечь ангелов». Существовали даже специальные секретные руководства, написанные на иудейско-арабском языке, целью которых было помочь евреям в поиске сокровищ, сокрытых в древнеегипетских гробницах.

Надо сказать, что столь иррациональный подход к религии проявляли не только еврейские низы. Этим грешили и верхние слои, у которых все это приобретало форму мистицизма. У самого Маймонида жена была склонна к религиозной экзальтации и происходила из «династии» пиетистов-мистиков. Его собственный сын и наследник, Авраам, шел скорее по стопам матери, чем отца. Хотя он, по-видимому, чтил память своего отца и ревностно отстаивал его взгляды, его собственный magnum opus, гигантский том под названием «Полное руководство для благочестивых» отстаивает пиетизм, или хасидут, как образ жизни, противопоставляя его рационализму. Он приобрел известность как рош кол га-хасидим, главный пиетист, и к нему стекались послания и ученики со всех концов еврейского мира. Эти энтузиасты целыми днями постились, а ночи посвящали молитвам. Авраам даже восхищался мусульманскими мистиками – суфи – и утверждал, что они в большей степени могут считаться учениками пророков Израиля, чем современные ему евреи. Это привело бы в ярость его отца, который был бы рад запретить труды мистиков-евреев, не говоря уже о мусульманах.

К несчастью для рационалистов мистицизм имел глубокие корни в иудаизме; можно даже сказать, что он глубоко коренился в поклонении Яхве. Та идея, что в дополнение письменному Закону, дарованному Богом Моисею в виде Пятикнижия, Бог дал ему еще и устный Закон, была удобна для религиозных руководителей. Однако она была и чрезвычайно опасна, поскольку вела к представлению о том, что существует большое количество специальных знаний о Боге, переданных устно и тайно и доступных лишь для немногих избранных. В Талмуде слово «каббала» означает «приобретение [знание]» или «предание», имея в виду окончание Библии, то, что идет после Пятикнижия и устного учения. Однако постепенно оно стало означать некое тайное учение, которое позволяет немногим избранным либо напрямую общаться с Богом, либо приобретать знание о Боге неким нерациональным путем. Глава 8 притч и глава 28 Книги Иова, где метафора и аналогия мудреца трактуются как созидательная живительная сила, дающая ключ к познанию Бога и вселенной, некоторым образом освящают эту идею. И в более поздние эпохи стоило еврею- рационалисту попытаться осэщить мистицизм, как оппоненты немедленно затыкали ему рот цитатами из Библии.

С еще большим успехом они могли цитировать Талмуд, поскольку к этому времени иудаизм успел впитать много эзотерических элементов. Ряд богословов считает, что они были заимствованы в Персии во времена Изгнания; другие считают, что более правдоподобно, их источником греческий гностицизм. Гностицизм, или некая система секретного знания, способен коварно паразитировать подобно ядовитой лиане на здоровом стволе основной религии. В раннем христианстве отцы церкви отчаянно боролись, чтобы