«Марк-3». С разной скоростью они пересекли траншею. Эти чудища весили столько, что земля под ними проваливалась на десять – двадцать сантиметров. Гусеницы танков вгрызлись в землю окопа и проходили всего в нескольких миллиметрах от нашей головы. Мы орали от ужаса. Даже теперь, видя бульдозер, я вспоминаю об этом. Нас выучили, как обращаться с фаустпатроном[11] и использовать для нападения магнитные мины. Надо затаиться в убежище и ждать подхода танка, затем бежать и ставить взрывчатку (во время тренировок чеку не срывали) между корпусом и орудийной башней. Выбежать из укрытия до того, как танк приблизится на пять метров, не позволялось. Затем с отчаянной скоростью мы бросались к чудовищу, хватались за крюк и карабкались на танк, устанавливали мину и справа спрыгивали с танка, совершив особый кувырок. К счастью, в дальнейшем мне ни разу не пришлось взрывать идущий прямо на меня танк.
Ленсену обещали присвоить звание обер-ефрейтора, а затем и фельдфебеля за успехи, проявленные на тренировке. Во время упражнений он показывал нам, как действовать. Такое зрелище не увидишь ни в одном приключенческом фильме. Но именно эта самоуверенность Ленсена и привела его через полтора года к ужасному концу.
Во дворе стояла изба – крыша на четырех столбах – для тех, кто не потерял чувства собственного достоинства и отваживался проявить неповиновение. Под крышей стояли пустые ящики, служившие скамьями. Сооружение это называли «собачьей конурой». Никогда не видел, чтобы кто– то томился там, но слухов о том, как обращались с узниками, ходило немало. Им давали понять, что эти карцеры отличаются от тех, в которых наказывают солдат во Франции. Там наказанный спит на матрасе. В нашем лагере штрафники тридцать шесть часов вместе с остальными проводили на учениях. По окончании тренировок их отводили в «собачью конуру» и приковывали цепями, заведя руки за спину, к тяжелой перекладине, расположенной вертикально. В таком положении они должны были провести восьмичасовой отдых, сидя на пустых ящиках. Похлебку им приносили в большой лохани. Они хлебали ее как собаки: ведь руки у них были связаны за спиной. Нечего и говорить, что, побывав два-три раза в таких условиях, жертва, не имевшая возможности как следует отдохнуть, впадала в кому, которая бесславно прекращала страдания. Затем солдата посылали в госпиталь. Ходила ужасная история о парне по имени Кнутке. Он побывал в конуре шесть раз, но не желал, как бы его ни били, повиноваться. Однажды умирающего подвели к дереву и застрелили. «Вот чем кончается «конура», – говорили солдаты. – Лучше туда не попадать». Поэтому, как мы ни страдали от усталости, продолжали исправно маршировать.
Больше всего меня удивляет то, что мы считали себя бестолковыми, ни на что не годными солдатами. А ведь несмотря на мучения, мы вовсю стремились совершенствовать свои навыки. Но герр капитан Финк лучше нас знал, что нам надо. От его отеческой заботы многие едва не погибли.
Где-то в середине июля, за несколько дней до начала боев под Белгородом, комендант лагеря на торжественной церемонии, проходившей под открытым небом, присвоил нам звание пехотинцев. Перед трибуной, украшенной знаменами, на которой стояли офицеры лагеря, мы принесли присягу фюреру. Один за другим парадным шагом подходили к трибуне, поворачивались и направлялись к ней. Подойдя на определенное расстояние – семь-восемь метров, – брали под козырек и громким голосом выкрикивали:
– Клянусь служить Германии и фюреру до победы или до смерти!
Затем мы совершали еще один поворот налево и вливались в ряды тех, кто уже завершил церемонию. Нас переполняли возвышенные чувства: мы готовились наставить большевиков на путь истинный, будто крестоносцы у стен Иерусалима.
Поскольку я был немцем лишь наполовину, церемония имела для меня особое значение. Несмотря на все трудности, через которые пришлось пройти, мое самолюбие согревала мысль: меня приняли в роту как равного среди равных, как воина, достойного носить оружие.
Затем свершилось чудо. Финк роздал каждому из нас по бокалу превосходного вина. Он выпил с нами под рев сотен глоток: «Зиг хайль!» Потом прошел по рядам, пожал каждому руку, поблагодарил и объявил, что доволен и нами и собой. Я, сказал он, рад, что посылаю в дивизию настоящих солдат.
Не знаю, какими мы стали солдатами, но прошли мы точно огонь и воду. Мы сильно похудели: об этом говорили запавшие глаза и осунувшиеся лица. Но этого стоило ожидать. До отбытия из лагеря нам позволили два дня отдохнуть, и этой возможностью мы воспользовались на полную катушку. Трудно поверить: мы все восхищались господином капитаном и мечтали, что когда-нибудь станем его последователями.
Глава 6
Белгород
Жарким летним вечером 1943 года мы снова оказались в непосредственной близости от фронта. Русские недавно взяли Белгород и оборудовали позиции на подступах к городу в наших бывших окопах. На линии фронта, проходившей через Белгород (фронт простирался от Харькова до Курска), пока было спокойно. Кампания, продолжавшаяся почти без перерыва после нашего отступления от треугольника Белгород – Воронеж – Курск, отнимала у обеих сторон последние силы. Русские хоронили погибших, которым было несть числа, и готовили новое мощное наступление на наши позиции, намеченное на сентябрь. После бойни под Славянском Харьков остался в наших руках, а прорыв русских на Южном фронте был остановлен в районе Кременчуга.
Советские войска, зализав раны, выгнали немцев и румын с Кавказа и из калмыцких степей. Они прогнали нас и с Северского Донца. Тем не менее они еще не до конца овладели положением; предпринимая мощные контратаки, мы могли сломить их наступление. Такие города, как Белгород, Харьков и Сталинград, фигурируют во всех рассказах о контратаках немецких войск. В битве под Белгородом приняли участие шестьдесят тысяч солдат. Одним из них стал я. Из лагерей в Силезии прибыли восемнадцать тысяч новобранцев гитлерюгенда: в неравном бою произошло их боевое крещение; треть этих мальчиков лишилась жизни. Я прекрасно помню их прибытие: они шли ровными колоннами и были готовы на все. Некоторые взводы несли знамена, на которых выделялись золотые буквы надписей: «Молодые львы» или «Мир принадлежит нам».
Появились на фронте взводы автоматчиков; пехотные полки, патронташи у которых были наполнены патронами, а на поясе висели гранаты; моторизованные бригады со всем своим тяжелым снаряжением. Повсюду были солдаты, и в течение следующих трех-четырех дней они все прибывали…
Затем все затихло. Нас распределили по полкам, подразделениям и ротам, каждому указав точное место назначения. Мы и понятия не имели о готовящейся атаке, но участвовали в приготовлениях к ней, думая, что выполняем обычную воинскую работу.
Как и в прошлом, мы с товарищами стали мальчиками на побегушках: нам вспомнились прежние дни учебы. Стояла удушающая жара, сухая желтая трава степи не удерживала пыль: от малейшего дуновения ветерка она засыпала глаза.
Вечерами мы разжигали костры, вели беседы или заводили песни. Времени, чтобы переписываться с Паулой, было предостаточно, и теперь я только и думал, что о ней.
Однажды вечером нас собрали и роздали боеприпасы. Каждый солдат получил по 120 патронов и по четыре гранаты. Десять человек – девять солдат под командованием офицера – составили наступательный отряд. Пулеметчиком был Гальс, помимо него при пулемете был еще один солдат. Мы получили ружье, еще два гренадера – автоматы. Кроме этого нас нагрузили ящиками, наполненными гранатами. В полном молчании, приняв все меры предосторожности, мы прошли в убежище, находившееся близ крупной фермы, прямо перед линией фронта. Бронетанковая бригада дивизии «Великая Германия» находилась рядом: тракторы притащили танки «тигр» и тяжелые гаубицы. Их замаскировали настоящими и искусственными листьями. Мы отметились у служащего, сидевшего за столом. За другим столом лейтенант изучал карту; его окружили офицеры танковых отрядов и фельдфебели. На краю леса я увидел широкие траншеи коммуникаций, которые вели к линии фронта. Думаю, у всех у нас возникла одна и та же мысль: вот оно, началось. Вокруг занимали позиции другие подразделения.
Нас, взвод пятой роты, направили по ходу сообщения, изгибавшемуся под прямым углом. Траншея вела к низкому кустарнику. Саперам пришлось здорово попотеть, пока они прорыли эти изгибы. Повсюду – солдаты из разных подразделений: они углубляли и совершенствовали блиндажи. Дело шло к шести вечера, и дневная жара спала.
По траншее мы выбрались из леса и пошли вдоль холмов, окаймленных деревьями. Дорогу нам показывал офицер, не отрывавший глаз от карты. Мы повернули направо и снова оказались под деревьями:
