которых я до конца не разобрал; затем фельдфебель посоветовал нам отдохнуть: до полуночи мы не понадобимся.
Мы стояли и долго смотрели друг на друга. Теперь все стало ясно: мы примем участие в полномасштабной атаке. У всех у нас появилось дурное предчувствие: у каждого на лице было написано: кто-то не вернется живым из боя. Даже в армии победителя есть убитые и раненые: так сказал сам фюрер. Но представить себя на месте убитого никто из нас не мог. Конечно, кто-то погибнет, но я-то буду лишь присутствовать на похоронах. Несмотря на то что опасность не вызывала сомнений, никто не мог и помыслить, что он будет лежать смертельно раненный. С другими людьми такое случается – это случается с тысячами других людей, но не со мной. Все мы думали только так, несмотря на терзавшие нас страхи и сомнения. Даже солдаты из гитлерюгенда, которые несколько лет только и воспитывали в себе готовность к самопожертвованию, не могли представить, что через несколько часов кого-то из них не будет в живых. Можно служить идее, построенной на логике, и готовиться к большому риску, но верить, что произойдет самое худшее, невозможно.
И вот наступила ночь. После удушающей дневной жары она принесла прохладу. Там, где не было войны, люди, должно быть, растянулись на траве перед домами и беседовали с друзьями, наслаждаясь погодой. Часто, когда я был маленький, мы с родителями перед сном совершали прогулку. Отец полагал, что нужно как можно больше наслаждаться такими летними вечерами, и держал меня на свежем воздухе, пока у меня не начинали сами собой закрываться глаза. Гальс заставил меня спуститься с облаков на землю:
– Сайер, приятель, будь внимателен, когда начнется бой. Глупо оказаться убитым перед самым концом войны.
– Да уж, – сказал я. – Глупо.
Всех нас занимали одни и те же мысли, разговаривать было невозможно. Нас всех занимал один вопрос: «Вернусь ли я из боя?»
Где-то в глубине блиндажа играл на гармонике один из «молодых львов». Ему подпевали товарищи. От внезапно раздавшегося разрыва снаряда мы вскочили.
Вот оно, началось! – подумалось каждому.
Но все затихло.
К нам подошел Ленсен.
– Первая линия советского фронта находится отсюда менее чем в четырехстах метрах, – объяснил он. – Мне только что сказал фельдфебель. Это же совсем рядом.
– Но и не слишком близко, – заметил ветеран, который не участвовал в споре. – Хоть выспимся в покое. Под Смоленском иваны прорыли окопы на расстоянии броска гранаты.
Все молчали.
– Я командую шестым взводом, – сказал Ленсен. – Мне нужно пробраться прямо под нос ивану, чтобы сковать движение, когда начнется наступление основных сил. Можете представить…
– И нам предстоит то же самое, – произнес фельдфебель, которому было поручено возглавлять наш взвод. – Я слыхал, что мы подойдем прямо к их позициям.
А мы-то молились о том, чтобы нам не выпало слишком опасное задание.
– Но ведь русские разведчики наверняка нас заметят, – в ужасе вскричал Линдберг.
– Да, это будет самая сложная часть операции. Остается надеяться на темную ночь. Нам сказали не стрелять до начала атаки, чтобы незаметно подобраться к позициям врага.
– Не забудьте о минах, – произнес ветеран, который и не собирался спать.
– Солдаты из штрафного батальона проверили подходы. Они сделали все, что было в их силах.
– Вот это мне нравится! – хмыкнул ветеран. – В любом случае, увидите проволоку, не дергайте.
– Если ты не заткнешься, – угрожающе произнес Ленсен, – то заснешь еще до атаки. – Он потряс крепким кулаком перед носом старого солдата. Тот ухмыльнулся, но промолчал.
– А что, если мы наткнемся на ивана? – спросил гренадер Краус. – Тогда нам нужно будет воспользоваться оружием, разве не так?
– Лишь в самом крайнем случае, – отвечал фельдфебель. – По идее мы должны неожиданно напасть на них и устранить без всякого шума.
Без всякого шума! Это как же?
– Ударить прикладом ружья или огреть лопатами? – встревоженно спросил Гальс.
– Лопатами, штыками, да чем угодно. Мы должны от них избавиться, вот и все. Не поднимая тревоги.
– Возьмем их в плен, – пробормотал юный Линдберг.
– Ты что, рехнулся? – сказал фельдфебель. – Отряд не может брать пленных во время наступления. Что мы с ними будем делать?
– Черт, – произнес Гальс. – Получается, нам нужно их ухлопать?
– Что, испугался? – спросил Ленсен.
– Вовсе нет. – Гальс желал показать, что он настоящий мужчина. Но лицо его побелело.
Я посмотрел на лопатку, висевшую у пояса моего лучшего друга. Тут нам пришлось встать, чтобы пропустить капитана и его роту.
– А в каком именно пункте мы находимся? – наивно спросил юный Линдберг.
– В России, – ответил ветеран.
Но никто не засмеялся. Фельдфебель объяснил, что мы находимся в трех милях к северо-западу от Белгорода.
– Пойду-ка я спать, – заикаясь, произнес Гальс. От всех этих приготовлений ему было явно не по себе.
Мы улеглись рядом друг с другом, даже не раскладывая спальные мешки. Во тьме поблескивал металл пулемета, который Гальс опустил дулом в траншею. Сон не шел – не потому, что мы не могли спать под открытым небом во всем снаряжении – так мы спали уже не один раз, но из-за того, что нас беспокоило будущее.
– Ну вас к черту… Высплюсь, когда окажусь на том свете, – во весь голос сказал гренадер Краус. Он поднялся и стал мочиться у стены траншеи.
Я еще долго лежал без сна и все думал, думал… В конце концов я погрузился в сон и проспал часа три. Разбудил меня отдаленный шум мотора. От моего движения проснулись Гальс и Гумперс, еще один гренадер, который лежал рядом и положил голову мне на плечо.
– Что там еще? – просипел он сонным голосом.
– Не знаю. Мне показалось, нас зовут.
– Который час? – спросил Гальс.
Я взглянул на подаренные в школе часы:
– Двадцать минут третьего.
– А когда светает? – спросил юный Линдберг, который совсем не сомкнул глаз.
– В это время года, наверное, рано.
Двигатели не умолкали.
– Если эти водители не заткнут свою тачку, они перебудят всех русских.
Мы попытались снова заснуть, но не смогли. Через полчаса за стенами блиндажа послышались какие- то звуки. Поскольку было темно, мы предположили, что это солдаты собирают свои пожитки. Повернулись в ту сторону, чтобы понять, что происходит, когда появился фельдфебель.
– Взводы восемь и девять? – спросил он, понизив голос.
– На месте! – отвечали взводные.
– Выходите через пять минут и отправляйтесь на назначенные позиции. Желаю удачи!
Все размышления мы тут же оставили позади, а в голове стало пусто, будто после анестезии. Все взялись за оружие, проверили, хорошо ли закреплено снаряжение, как учил нас капитан Финк, особенно правильно ли сидят ремешки, удерживающие каску. Гальс взвалил на плечи пулемет, а Линдберг, его помощник, протиснулся перед ним. Лишь ветеран – второй пулеметчик нашего взвода – действовал так, будто забыл, что нам предстояло. Он не спешил, в отличие от остальных. Он уже бывал в таких переделках, поэтому, прислонив тяжеленный пулемет к ноге, ждал приказа двигаться.
– Надеюсь, с тобой все в порядке, – обратился ветеран к своему пулемету с сардонической
