занятых русскими. Повсюду численное превосходство врага сокрушало наши позиции, которые мы защищали с отчаянной решительностью, что не замедлило отразиться на числе убитых и раненых. Все, кто был в поезде, также ехали в отпуск, но, хотя это их радовало, только что прошедшие бои наложили на их лица суровый отпечаток.
С рассветом поезд прибыл на вокзал в Люблине. Всюду лежал снег. Мороз в Польше был еще суровее, чем в России. Хотя мы привыкли спать без крыши над головой, в поезде никто так и не сомкнул глаз. Утром мы встали с поднятыми воротниками и серыми лицами. Несмотря на ранний час, на платформе толпились солдаты. Они ходили туда-сюда, чтобы согреться. По их обмундированию и вооружению стало ясно: их отправляют на фронт. Среди солдат, судя по розовым юношеским лицам, было немало новобранцев. Военные жандармы стояли через каждые десять метров и ждали прибытия поездов. Я переоценил свои силы. Подчиняясь приказу, сошел на платформу, и тут же почувствовал слабость. Ноги сами сгибались подо мной.
Мы выстроились параллельно составу и прошли в большой зал вокзала. В это время локомотив отвел пустой поезд на запасной путь.
Нам выдали по чашке обжигающего ячменного кофе и немного варенья. Пока мы пили, офицеры взгромоздились на возвышение, оборудованное динамиками. Жандармы встали внизу.
Усилитель щелкнул и зашипел. Раздался гнусавый голос. Мы услышали слова, прозвучавшие как пощечина:
– Отпуск отменяется…
Мы подумали, что не так его поняли. Но он продолжал говорить:
– …Настоятельная необходимость… Долг… Приложить все усилия… Победа…
И мы поняли, что не спим. В наших рядах возник ропот. Многие не скрывали возмущения. Но из громкоговорителей уже доносился марш. Надежды и планы нескольких тысяч людей полетели к чертям. Гремела музыка. Варенье, которое мы только что проглотили, показалось безвкусным, а кофе отвратительным. Мы не успели еще себя пожалеть, а жандармы уже погнали нас к составу, готовому отправиться на восток.
Три вагона были заняты провиантом. Нам приказали выстроиться за ними. Мы и не пытались скрыть разочарования и желания сбежать, так что жандармы не отходили от нас ни на шаг. Нам выдали меховые шапки, вроде тех, которые красовались на головах русских солдат, из вывернутой наружу овечьей шерсти, хлопчатобумажные перчатки с шерстяной подстежкой и огромные калоши. Кроме этого, каждый получил несколько банок консервов. Сомнениям был положен конец: нас отправляют провести еще одну зиму в России. Многие готовы были разрыдаться.
Поезд был забит до отказа. В нем ехали совсем мальчишки, которые еще ни разу не ходили в бой, ветераны, возвращавшиеся из отпуска, чувствовавшие себя не радостнее нас, и те, кому пришлось оставить и мысль об отпуске.
Мы долго ехали в поезде и лишь постепенно осознавали, что с нами случилось. Я вспомнил, какие чувства охватили меня в Магдебурге, когда я узнал, что мне не дадут добраться до дома. А на этот раз мне даже не удалось побывать в Берлине и увидеться с Паулой. Я думал о происшедшем, и на душе становилось все мрачнее. Правда, у меня оставалась небольшая надежда добраться до полка и получить бумажку, что я – выздоравливающий. Надо было объяснить это жандарму! Да что толку: с ними говорить бесполезно! Надо вернуться в свою роту, а там Весрейдау все устроит.
Поезда, идущие на фронт, двигались, как всегда, на максимальной скорости. Не то что поезда на запад, которые подолгу стояли без всякой видимой причины. Наш состав не стал исключением. Но чрезвычайное происшествие прервало наш путь.
Паровоз на полной скорости мчался к Виннице. Мелькали стрелки с названиями городов, в которые теперь было не попасть: Конотоп, Курск, Харьков…
Прошло четверть часа после отправления, когда поезд вдруг затормозил, да так резко, что чуть не сошел с рельсов. Нас бросило на пол. Раздались ругательства. Вдоль железнодорожного полотна бежали солдаты в длинных шинелях и на вопросы отвечали:
– Вам еще повезло, что мы вас остановили.
В пятистах метрах восточнее колея, шедшая посреди лесного массива, была заблокирована перевернутыми машинами. Мы вылезли, чтобы разузнать, что случилось, и расслышали приглушенные голоса:
– Партизаны… дорога заминирована… поезд нагружен взрывчаткой… погибло сто пятьдесят солдат… месть… отряды… преследование.
Те из солдат, кто не пострадал, начали разбирать завал. Мы помогали раненым. Оказывается, партизаны, разрушив путь, еще и открыли огонь по тем, кто пытался выбраться из горящих вагонов. Офицеры свистели, собирая людей. Из нашего состава вылезло не меньше трех тысяч солдат. Нас разделили на три отряда. Самый большой отправился преследовать врага. В этот отряд попал и я. Второй послали помогать раненым, а третий оставили на месте защищать поезд. В вагонах остались мои пожитки.
По свистку мы пошли в лес, пробираясь через глубокие сугробы.
Идти по сугробам не так просто, как кажется. Через десять минут весь покрываешься потом. Через двадцать – перехватывает дыхание. Через час легкие перестают работать, а в глазах начинает двоиться. Мороз был небольшой, и от «гимнастических упражнений» мы все покрылись потом. Офицерам надоело нестись во весь опор. Они приказали перейти на обычный шаг.
Через полтора часа мы добрались до большой деревни. Избы покрывали соломенные крыши; рядом стояли сараи, сплетенные из ветвей.
К моменту нашего прибытия деревня кишела немецкими солдатами. На главной площади столпились жители – мужчины, женщины, дети. Они жестикулировали и что-то громко обсуждали. Вокруг стояли солдаты. Многие держали оружие наготове. Посреди площади еще один отряд оттеснял некоторых из крестьян в сторонку. Справа, в доме, где, по всей видимости, жил деревенский староста, стоял третий отряд, который навел ружья на русских, лежавших на животе прямо в снегу. Я сначала даже решил, что это мертвые.
– Партизаны, – объяснил мне солдат, стоявший рядом. – Поймали их здесь.
Действительно ли они виновны, или их только подозревали? Допрос продолжался не меньше часа. У русских, распластавшихся на промерзшей земле, наверное, замерзли все кишки. Но и у наших пулеметчиков тоже.
В отряд, преследовавший партизан, был включен взвод СС. Их внимание, вероятно, привлекли нашивки с надписью «Великая Германия». СС предпочитали иметь дело с солдатами элитных дивизий. Ничего не объясняя, нас погрузили на грузовики СС. О том, что стало с теми, кто лежал на земле, мы так и не узнали. Минут двадцать мы ехали по гористой местности, а затем нас высадили. С короткой речью выступил капитан СС, одетый в длинное кожаное пальто:
– Пойдете вправо, в лес, приняв все меры предосторожности. Отсюда не видно, но примерно в полутора километрах западнее находится фабрика. Сопровождающие нас русские информаторы говорят, что там партизанский центр. Мы должны неожиданно напасть на партизан и перебить их.
Капитан назначил командиров отряда. Мы выступили в путь. Да, хорошо же я поправляюсь! Лучше бы остался в винницком госпитале.
Прошло немного времени, и перед нами возникли металлические крыши фабрики, о которой вел речь капитан. Но не успели мы их как следует разглядеть, как раздалась пулеметная очередь.
– Попались, мерзавцы! Сдавайтесь, не то пожалеете! – закричал эсэсовец.
Раздалось еще несколько выстрелов, затем послышались щелчки русских автоматов. Мы с солдатом бросились под деревцо. Его ветви под тяжестью снега почти касались земли. Свистки призывали нас начать наступление, но я решил переждать на месте. Глупо лезть под пули кучки партизан. Парень, что лежал рядом, шепнул мне:
– Попались, подонки! На этот раз им не уйти! Мы им покажем, как взрывать поезда!
После пятиминутного сражения эсэсовцы взяли в плен еще десятерых русских. Кое-кто из них храбрился и пел песни, но в основном они просили пощады. Тридцать эсэсовцев гнали их к грузовику, избивая прикладами и задавая вопросы. Мы подумали, что все уже закончено, но тут опять раздался
