темный плащ на груди, лоб избороздили морщины.
— Ну? — спросил Фаран.
Желтые глаза волшебника блеснули как у ящерицы. — Все так, как я и думал. Мы в сердце горы.
— Под Палисадами?
Голон кивнул. — Внутренним зрением я вижу следы древней магии, которая вырезала в камне все эти помещения. Следы очень слабые: заклинания использовались эоны[13] назад, но по ним я могу дойти до поверхности.
— Почему боги копали так глубоко? — задумчиво спросил Фаран, обращаясь к самому себе.
Голон тем не менее ответил. — Здесь Харкен держал жеребцов-драконов Богов.
— Так далеко от неба?
— Это огненные создания огня, созданные из пламени Сердца Мира. Здесь их держали в загонах ради безопасности тех, кто жил на поверхности земли.
— Жестокое наказание для драконов.
— Да — и я чувствую, что здесь родилась их злоба, которая дожила до наших дней. Они совсем не друзья людям. Мы должны быть очень внимательны.
— Ты найдешь дорогу отсюда?
Голон кивнул. — Следы очень слабые, но это возможно.
— Хорошо, — сухо сказал Фаран. — Но ты знаешь, что нужно сделать перед тем, как мы уйдем.
Голон опять наклонил голову.
Теперь уже Фаран полностью собрался в ожидании того, что должно было произойти, и откинул плащ, скрывавший его рану. Он посмотрел на торчащий из плеча обломок желтой кости и почувствовал, как холод подземелья лижет его обнаженную плоть. Стражники-вампиры и Жнецы безучастно наблюдали за ним.
Голон кашлянул и, порывшись на дне барки, достал длинный, завернутый в материю сверток, который он нес на спине во время всего бегства из Тралла. Он осторожно отцепил от ремня маленький черный мешочек и открыл его; внутри оказался странный набор крюков и иголок, а также различные веревочки и клубки кетгута.[14] Все вместе выглядело как часть набора для рыбной ловли, но настоящая цель обнаружилась только тогда, когда Голон медленно развернул сверток и его содержимое выкатилось на палубу барки. Это была отрубленная рука Фарана, ладонь была слегка сжата, пальцы заканчивались длинными ногтями. Она выглядела очень странно в любом месте, кроме того, где ей положено было быть, и Фаран почти невольно попытался согнуть отрубленную руку, чтобы убедиться, что она действительно отделена от него и не является частью его тела. Рука, конечно, осталась неподвижной. Голон подобрал ее и положил на банку, потом отмотал с одного из шаров черную нитку и взял в руку зловеще изогнутую иголку. Вдев нитку в иголку, он вопросительно посмотрел на своего повелителя. Фаран молча кивнул и отвернулся, уставившись на дно лодки.
Он услышал, как Голон подходит к нему, потом почувствовал первый укол в плечо. Нервные окончания в теле Фарана уже давно омертвели, поэтому его плоть почти не чувствовала боли, тем не менее ощущения были не из приятных, правда скорее психологические, чем физические. Фаран закрыл глаза.
Когда Голон завязал последнюю грубую петлю на нитке, Фаран поднял голову. Сейчас он мог только поднимать и опускать обрубок; остаток руки безвольно болтался, как рука марионетки. Но он знал, что нервные окончания опять начнут медленно расти, как белые корни деревьев, слепо ищущие то темное тело в его существе, которое оплодотворено Черной Чашей. Он бесстрастно поглядел на сустав. Работа была крайне грубой, кетгут проходил прямо через края его тела, куски плоти красными кряжами поднимались вокруг раны. Теперь его рука, как и многое остальное в его теле, будет нести на себе свидетельство того, что внутри мешанины из швов и кожи живет пустой, высохший, ненастоящий человек. Сколько еще лет такого существования? Пока солнце не умрет. И тогда, когда Исс объявит, что повсюду воцарилась темнота, останутся только такие как он и будут жить, вечно. Даже Голон, вызыватель демонов, умрет. А он, Фаран, будет жить, жить и после смерти Солнца. Для чего? Чтобы увековечить эту насмешку над настоящим телом, эту пустую жизнь?
Он невидящим взглядом взглянул на своего волшебника и в очередной раз спросил себя, почему человек вроде этого стремится стать таким же, как он. Пустая жизнь, никакого смысла, только бесконечное существование без освобождения. Жизнь в Смерти: как слабы те, кто желает ее! Когда солнце в конце концов умрет, что останется им, кроме бесконечной ночи, арктических пустынь и свиста ветра, летящего на умершим миром? Человечество тоже вымрет, постепенно, но слуги Исса останутся вечно жить под землей, без сна и без капли свежей крови. Так почему же они так страстно хотят такой жизни? Только из-за слабости, только потому, что верят, будто любое существование лучше небытия. Глупцы! Тем не менее даже сейчас оставшиеся в живых стражники-вампиры несут с собой Черную Чашу, взятую из сокровищницы Тронного Зала: вот почему Голон и Жнецы так покорно идут за ним. Они жаждут выпить из медного сосуда его содержимое, после чего их души обречены на смерть, зато тела станут бессмертны.
Тем не менее тусклая свечка его собственного желания еще теплится, он еще считает дни впереди, как он всегда делает, когда обдумывает выполняемые задачи, трудности будут преодолены, кровные долги заплачены. Без времени нет смысла жизни: но эти ориентиры придают бесконечному путешествию какую-то значимость, даже полноту. И теперь, пока барка лениво кружила по пещере глубоко под Палисадами, Фаран стал мысленно составлять список того, что необходимо сделать во время путешествия, стараясь не думать о том, что все равно ничего не найдет, что все его дела совершенно бесполезны, что в самом лучшем случае он получит только дом, затерянный в бесконечной пустыне, и что даже достигнутая цель является иллюзией, бесконечным повторение тысяч бесполезных действий.
Он слишком долго в упор глядел на Голона, пока волшебник не выдержал и потупил взгляд; Фаран почувствовал, как маг дрожит под его гипнотическим взглядом, еще немного, и его душа вырвется наружу, как у многих тысяч до него, и мошкой полетит на свет свечи, горящей черным пламенем. Повелительным жестом князь показал, что Голон должен погасить магический синий свет, который, как призрак, видел над змеиной головой на носу барки. Темнота пришла как бальзам, и его мысль устремилась в сердце темноты, глубоко внутрь своего сознания, где никогда не было света.
Во-первых надо было решить проблему с Илгиллом: хотя Тралл и был разрушен, барон остался в живых. С собой он унес один из артефактов Маризиана, Теневой Жезл. Что это за штука? Двойник говорил о нем как об инструменте воскрешения, с его помощью можно создать мост между этим миром и миром Теней. Но и так ясно, что пока эта вещь существует, все цели Исса находятся под угрозой, и медленное проникновение его воли в черную жидкость будущего может быть остановлено. Барона надо найти, Жезл — уничтожить.
Но у этого путешествия есть и другая цель: он должен опять получить Талассу в свою власть. Фаран привык повелевать — власть давала ему возможность получать все, что он хотел, не обращая внимания на желания других. Таласса сбежала, и хотя она не стала для него более ценной, тем не менее ее бегство унизило его власть, а значит унизило и его самого. Сколько раз он мог бы выполнить свою причуду, забрать ее из храма и, наконец-то, овладеть ею? Но сознание того, что она в его власти, тогда не возбуждало его, и только сейчас, когда он потерял ее, желание начало поглощать его сознание и в конце концов вытеснило на задний план все другие мысли. Хотя его кровь текла медленно и лениво, она ускорялась, хотя и ненамного, стоило ему только подумать о ней. Неужели и она стала такой же как он, одной из немертвых? Если так, он потерял то, что именно сейчас хочет больше всего на свете. Нет, она должна жить человеком. Иначе она, чью жизнь ему пообещали много лет назад в Тире Ганде, потеряна для него. Тем не менее надежда еще есть. Все вампиры, бывшие на болотах, погибли: об этом ему сказал Голон. А разве в
Но, инстинктивно, Фаран думал иначе: отравленная кровь не умирает, но, как яд, распространяется по всему телу, все дальше и дальше. Он чувствовал, что это неоспоримая правда, чувствовал своим атрофированным сердцем и венами, венами, в которых текла точно такая же кровь.
Эти две цели были всем, что он знал: кроме них не было ничего, за исключением бесконечной дороги к вечности, той самой вечности, которой он успокаивал себя. Фаран опять накинул плащ на изуродованное плечо и поглядел вверх, туда, где должен был быть свод подземной пещеры, но, хотя уже две сотни лет его глаза отчетливо видели в том, что люди называют темнотой, не увидел ничего, потому что с тех пор, как Ре впервые выковал эти горы в начале времени, ни одна частица естественного света никогда не проникала в
