Том 3. Невинные рассказы. Сатиры в прозе

предоставлявшей отдельным лицам монопольное право торговли вином в той или иной местности. Он образован от названия русской водки («полугар») с определением «иерусалимский», которое содержит в себе намек на еврейское происхождение целого ряда богатейших откупщиков (Гинцбург, Ванштейн, Рабинович, Френкель и др.).

Зубатов

Впервые — в газете «Московский вестник», 1859, № 3, стр. 32–37, под заглавием «Из «Книги об умирающих». I. Генерал Зубатов» (ценз. разр. — 27 февраля). Подпись: Н. Щедрин.

Сохранилась авторизованная рукопись (1857, ноябрь-декабрь), по которой Салтыков вырабатывал окончательную редакцию рассказа.

Как и «Гегемониев», рассказ «Зубатов» посвящен теме ухода из жизни «ветхих людей». Герои этих рассказов находятся на разных ступенях бюрократической лестницы, но социальная сущность их одна и та же. В «Зубатове» Салтыков создал сатирический образ администратора «старой школы», действующего в годы подготовки крестьянской реформы.

Первая редакция «Зубатова» была написана в ноябре— декабре 1857 года (см. письмо Салтыкова к И. С. Аксакову от 17 декабря 1857 года). В этой редакции рассказ завершался сумасшествием и смертью Зубатова, что полностью соответствовало замыслу «Книги об умирающих». Через два года Салтыков вновь вернулся к рассказу и коренным образом изменил его заключительную часть. В редакции 1859 года Зубатов не сходит с ума и не умирает. Чувствуя, что ничего, по существу, не изменилось, он обретает бодрость и душевное равновесие и с новыми силами вершит свои административные дела.

Приводим полностью заключительную часть рассказа по редакции 1859 года, напечатанной в «Московском вестнике». Публикуемый фрагмент в журнальном тексте следует после слов: «…оказывается чуть-чуть не злостным банкротом… ужасно!» (см. стр. 26):

«— Что ж это такое! что ж это такое! — восклицает он тоскливо, прерывая внезапно наши занятия и хватая себя обеими руками за голову, — заколдовано оно, что ли?

— Не могу знать, ваше превосходительство.

— Да помилуйте, Николай Иванович! Ведь я желаю слышать ваше мнение!

Но так как у меня, в жизнь мою, никогда никто мнения не спрашивал, и как, напротив того, всегда мне внушалось, что рассуждать на службе не следует и что за рассуждения в военное время расстреливают, то весьма естественно, что во мне могло выработаться собственное мнение только относительно жилетов, брюк, шато-лафита и тому подобных предметов.

— Не прикажете ли, ваше превосходительство, на первый раз написать проектец о разбитии английского сада на городской площади? — осмелился я заметить стороною.

— Н-да… это полезно… но, к сожалению, предместники мои уж столько поразводили садов, что высшему начальству это может в глаза броситься… Отчего бы, однако, оно нейдет? Отчего старики наши, что, бывало, ни задумают, — все сейчас же принимается?

— Пристукнуть надо, ваше превосходительство!

— Ах, да нет же! нельзя, нельзя, говорю я вам! не велено!

Одним словом, беспокойства генерала приняли такие размеры, что Анна Ивановна имела полное основание опасаться за самую его жизнь. В собиравшемся у нее по вечерам интимном кружке часто раздавался голос, произносивший горькие жалобы.

— Семен Семенович истинный мученик, — говорила она, — вы вообразите только, что с него спрашивают, от него требуют… toutes sortes de choses…[260]и при этом никаких средств!.. Вспомните, какой штат нашей канцелярии… c’est affreux![261]

Однако мало-помалу и страшная, разъедающая деятельность Семена Семеныча начала стихать. Постепенно я стал замечать, что он заговаривает о проектах все реже и реже, и даже старается замять разговор, как скоро дело коснется железных дорог, системы взаимного обучения и т. д. В течение самого короткого времени душа его возвратила прежнюю ясность, а щеки снова покрылись густым румянцем, который в сочетании с седыми бакенбардами и соответствующим рангу ростом делал из него в одно и то же время и приятного мужчину, и представительного администратора. Иногда он даже заигрывал со мной по поводу недавних наших проектов.

— Пристукнуть! — говорил он мне с любезнейшей улыбкой на устах. — Пристукнуть? ah, mais savez- vous que l’idée est ingénieuse![262]

Анна Ивановна вторила ему своим детским нервным смехом.

— Когда же, ваше превосходительство, прикажете доложить вам проект о вменении всем купцам в обязанность выстроить фабрику или завод? — прерывал я.

— Пристукнуть! — продолжал генерал, как бы не вслушавшись в мои слова и заливаясь при этом здоровым сочным смехом.

Наконец и совсем все стихло. Однажды, когда я осмелился заговорить об одном проекте, который тяжелым камнем лежал у меня на сердце, то, к изумлению моему, услышал от генерала следующую речь:

— А знаете ли что, mon cher![263] Я убедился, что все эти projets, contreprojets etc[264], — все это niaiseries[265], и что благоденствие края преимущественно зависит от текущих…Поэтому я, конечно, не прочь… иногда… отчего же?.. но все-таки сущность дела заключается в текущих, и потому я решился заняться преимущественно ими!

Вы не поверите, любезный читатель, какую гору сняли с плеч моих эти слова и с каким увлечением я вальсировал в этот вечер с ее превосходительством Анной Ивановной.

— Mais qu’avez-vous donc, cher Nicolas![266] — сказала она мне чуть слышно, когда я усаживал ее на место. Я очень хорошо заметил, что в это время глазки ее искрились и на губах играла томная улыбка.

С этой минуты я сделался ревностным ее поклонником. «Жизнь дана для наслаждения, — рассуждаю я, — а не для того, чтобы кукситься… chantons, buvons et… aimons!»[267]

Переработка концовки рассказа явилась прямым откликом на вмешательство крепостнической реакции в дело подготовки крестьянской реформы. В 1859 году Салтыков, хотя и сохранил подзаголовок «Из «Книги об умирающих»», но фактически вывел Зубатова из общего ряда «умирающих». Он возвратил генералу, разобравшемуся в характере преобразовательной политики, прежнюю энергию и готовность к новым административным «подвигам».

В 1863 году, включая «Зубатова» в сборник «Невинные рассказы», Салтыков вновь переработал рассказ. Он ввел в текст фрагменты, отсутствовавшие в журнальной редакции, возможно, по цензурным причинам (о сеянии ржи на камне, о третьем сорте диалектиков, см. стр. 15–16), снял развернутую характеристику Анны Ивановны, в основных чертах совпадавшую с характеристикой Дарьи Михайловны Голубовицкой из рассказа «Приезд ревизора», вычеркнул отрывок о настроениях крутогорского чиновничества, заметившего, что их генерал, выступающий здесь в качестве преемника князя Чебылкина, начал «задумываться и скучать». Наиболее серьезным изменениям в 1863 году подверглась опять-таки концовка рассказа. Салтыков вернулся к рукописной редакции 1857 года, завершавшейся сумасшествием и смертью Зубатова, сняв при этом лишь последнюю фразу («Через неделю он действительно скончался, нисколько не подозревая, какая глубокая истина заключалась в последних словах его»).

Причины, заставившие Салтыкова вернуться к первоначальной редакции рассказа, следует искать, видимо, в цензурных обстоятельствах. Документация о цензурной истории первого издания «Невинных рассказов» неизвестна, но вполне возможно, что в условиях усилившейся реакции Салтыков сам решил смягчить одно из наиболее острых в политическом отношении мест и тем самым обезопасить свою книгу.