семидесятников», изд. «Academia», M. — Л. 1930, стр. 120). В рукописи суждение о Тургеневе как «насадителе конфуза» имеет и другую, более полную редакцию:
«Эпоху эту еще в сороковых годах предрекал наш почтенный писатель Иван Сергеич Тургенев своими Гамлетами Щигровского уезда, своими Рудиными и проч. Как Иеремия, он призывал россиян к покаянию и убеждал их дать место чувству стыдливости в необрезанных сердцах. [И вот мы действительно восчувствовали, мы действительно уразумели, что пора перестать хайлить, что от этого у нас и промышленность плохо цветет, и науки совсем увядают, а главное, денег в кармане нет. Отсюда конфуз».]
«Не далее как вчера принцесса твоего сердца доказала тебе осязательно, как это трудно, как это даже невозможно.
— Анна Ивановна! — говорил ты ей, внезапно превратившись из фокусника в сентиментального петушка, торопливо царапающего ножками землю около кокетливой хохлатки. — Анна Ивановна! пожалуйте ручку-с!
И глазенки твои искрились и бегали; на углах рта показывалась влажность.
— Нет вам руки! — сурово отвечала Анна Ивановна.
— За что же-с?
Вся утроба твоя как-то безобразно при этом хихикнула.
— Увольте Флюгерова! — решительно возражала Анна Ивановна.
— За что же-с?
— За то, что земля кругла!
— Помилосердуйте, Анна Ивановна, ведь нынче времена совсем не такие!
— Хорош же вы после этого магик!
— Анна Ивановна! перемените гнев на милость-с! простите Флюгерова, а мне пожалуйте ручку-с!
— Нет вам руки: удалите Флюгерова!
— Анна Ивановна! года четыре тому назад голову бы ему оторвал-с…
— Отчего ж не теперь?
— Теперь нельзя-с…
— Хорош же вы чревовещатель!
— Анна Ивановна! Пожалуйте ручку-с!
— Нет вам руки: удалите Флюгерова!
И ты уходишь от Анны Ивановны натощак, не получивши ляльки. Я желал бы сказать, что ты повесил нос, но не могу, потому что носа у тебя, собственно, нет, а есть нашлепка, которую даже повесить нельзя»
«Но о Конфузове я поговорю когда-нибудь подробнее, теперь же обращусь к дальнейшему развитию мысли, составляющей главную задачу настоящей статьи».
«Пересмотрите наши журналы, нашу текущую литературу — что за маскарад представляется глазам! Возьмите, например, в расчет одного г. Ржевского — чем не либерал! По свободе не то что тоскует, а просто, так сказать, стонет,
а об бюрократии отзывается с либерализмом даже загадочным: просто, говорит, бюрократ-да и дело с концом. Ноздревы, Пеночкины и Чертопхановы только ахают да руками разводят: «ах, говорят, вот-то отца родного нашли!» Даже Рудин и Лаврецкий — и те как-то застыдились, внимая музыке речей. И никому не приходит на мысль, что г. Ржевский потому только притворяется Лафайетом, что на дворе у нас стоит масленица, а об масленице как-то неловко человеку оставаться самим собою, что его свобода есть, собственно, свобода чистить сапоги и получать за это двугривенные, а бюрократ его, собственно, не бюрократ, а что-то другое, об чем он не осмеливается доложить публике, потому что, по неопытности, еще сам достоверно не знает, что такое это «другое». Расскажи он свою мысль без утайки, объясни он все, что желают его внутренности, — сам Ноздрев бы потупился, сам Ноздрев бы оторопел».
