– Как и вы? – спросил виконт.
– О, я – плохой пример. Большинство моих мыслей отражается на лице.
– Я бы так не сказал, госпожа де Виньоль.
– Ах, вы просто мало меня знаете.
– Я надеюсь, что мы это исправим, – проговорил Сезар и, не давая ей возможности возразить, сказал: – Но вернемся к нашей теме. Что ж, выдающимся человеком я вряд ли стану, коль скоро к этому и не стремлюсь; но вот дружба с людьми выдающимися всегда меня привлекала. К примеру, увлекают меня новейшие изобретения. Я знаю одного воздухоплавателя, Эжена Годара, и дружу с ним не первый год. Однажды он уговорил меня подняться с ним в небо на воздушном шаре. Ну и приключение, скажу я вам!
– Вы не боялись? – спросила госпожа де Виньоль, глядя на него широко раскрытыми глазами.
– Поначалу – немного. Однако быстро об этом позабыл. С высоты все кажется иным, и так любопытно смотреть на привычные дома, поля и дороги, когда пролетаешь над ними, подобно птице.
– Я бы, наверное, никогда не решилась.
– Однако, Годар не единственный, кого тянет в небо. Есть у меня еще один приятель. Сейчас он работает над постройкой моторного, а значит, управляемого дирижабля. Это открытие, настоящая сенсация, и он продемонстрирует его парижской публике в конце месяца. Его зовут Анри Жиффар; не слыхали о нем?
Ничто не дрогнуло в ее лице; она смотрела все так же безмятежно.
– Нет.
«Зачем же вы тогда носите ему письма?» – хотел спросить Сезар, но произнес другое:
– Очень талантливый молодой человек. В газетах о нем пишут, случается. И еще больше станут писать ближе к концу сентября. Если вы сочтете возможным продолжить знакомство, я непременно приглашу вас на ипподром, чтобы вы своими глазами могли увидеть это чудо.
Госпожа де Виньоль смотрела на Сезара непонятно.
– В вас столько жизни… – проговорила она тихо. – Я так давно не встречала людей, подобных вам, да и, пожалуй, никогда не встречала. Вы так стремительны, так торопитесь! К чему подобная спешка? Что вы боитесь упустить, виконт?
– Саму жизнь. – Он пожал плечами, полагая, что не будет ничего плохого, если он ответит чистую правду. – Наш век сотрясают перемены, он непредсказуем, словно норовистый конь. Как могу я знать, что завтра не окажусь в тюрьме или – хуже того – на эшафоте, просто потому, что новой власти не придется по вкусу форма моего цилиндра? Бастилию три года разбирали по камешкам несколько сотен рабочих, большая часть камней пошла на постройку моста Согласия. Из некоторых булыжников некто Палуа стал вырезать макеты тюрьмы и неплохо подзаработал на этом. Теперь на месте темницы на мостовой выложен ее контур, а основание одной из башен аккуратно, камень за камнем, перенесли в сквер Анри-Галли. Бастилии больше нет. Но остались ведь тюрьмы, кроме Бастилии. Есть на свете люди, которые любят щелкать чужие жизни, словно орехи. Никто из нас не может быть спокоен за свое будущее, госпожа де Виньоль, и потому я всегда настороже, всегда жду подвоха, хотя внешне расслаблен, и тороплюсь жить. Когда, если не сейчас, в этот самый миг? Когда еще хватать у вечности мгновения с ладоней? Пока ее ладони раскрыты, но когда-нибудь пальцы сожмутся в кулак. Наш президент… – Сезар помолчал. – Полагаю, он недолго будет называться президентом, слухи ходят. Нас ждет новая империя, новый император, который уже сидит на троне – только зовется этот трон пока президентским креслом. И если вы не рискуете жить сейчас, прячетесь от жизни, то можете упустить этот шанс навсегда. О, я говорю вовсе не о вас! – воскликнул виконт, заметив, что уголки губ госпожи де Виньоль опустились. – Скорее, о себе. И я все время себе повторяю: если я не сделаю чего- то сейчас, второго шанса может не быть. Жизнь – хрупкая вещь. Моя могла оборваться вчера в переулке, если бы эти грабители оказались более жестоки; или если бы они возвратились, передумав оставлять меня в живых, а ваш Ксавье не открыл бы мне дверь… Все могло окончиться вчера. Я жив, и как мне не праздновать это? Как не наслаждаться этим вечером и этими сладостями, и вашим обществом?
Он сделал паузу и продолжил:
– И мой отец был таким же. В пятьдесят лет мужчина более опасен, чем во всяком другом возрасте, ибо обладает дорогостоящим опытом и часто состоянием. Отец имел в распоряжении и то, и другое, и познавал жизнь во всем ее многообразии. У него вот принципы менялись сообразно обстоятельствам, в зависимости от географических широт. То, что в Европе вызывает восторг, в Азии карается. То, что в Париже считают пороком, за Азорскими островами признается необходимостью. Нет на земле ничего прочного, есть только условности, и в каждой стране они различны. Для того, кто волей-неволей примерялся ко всем общественным меркам, всяческие наши нравственные правила и убеждения – пустые слова. Незыблемо лишь одно-единственное чувство, вложенное в нас самой природой: инстинкт самосохранения. В государствах европейской цивилизации этот инстинкт именуется личным интересом. Итак, если вы лично заинтересованы в своей жизни, вы не можете оставаться в стороне от всего этого и избираете путь – но какой? Бальзак, которого мы уже вспоминали сегодня, писал, что одни только безумцы да больные люди могут находить свое счастье в том, чтобы убивать все вечера за картами в надежде выиграть несколько су. Только дураки могут тратить время на размышления о самых обыденных делах – возляжет ли такая-то дама на диван одна или в приятном обществе и чего у нее больше: крови или лимфы, темперамента или добродетели? Только простофили могут воображать, что они приносят пользу ближнему, занимаясь установлением принципов политики, чтобы управлять событиями, которые никогда нельзя предвидеть. Только олухам приятно болтать об актерах и повторять их остроты, каждый день кружиться на прогулках, как звери в клетках, разве лишь на пространстве чуть побольше; рядиться ради других, задавать пиры ради других, похваляться чистокровной лошадью или новомодной коляской, которую посчастливилось купить на целых три дня раньше, чем соседу. Вот вам вся жизнь наших парижан, вся она укладывается в эти несколько фраз. Верно? Я этого и не отрицаю. Но взгляните на существование человека с той высоты, на какую им не подняться. В чем счастье? Это или сильные волнения, подтачивающие нашу жизнь, или размеренные занятия, которые превращают ее в некое подобие хорошо отрегулированного английского механизма. Выше этого счастья стоит так называемая «благородная» любознательность, стремление проникнуть в тайны природы и добиться известных результатов, воспроизводя ее явления. Вот вам в двух словах искусство и наука, страсть и спокойствие. Верно? Так вот, все человеческие страсти, распаленные столкновением интересов в нынешнем нашем обществе, проходят передо мною, и я произвожу им смотр – а затем выбираю те, что мне более по вкусу. И нет в них ничего порочного, а есть только бесконечное познание самого себя и мира вокруг, и это вдохновляет так, что утром просыпаешься с интересом.
Госпожа де Виньоль слушала его с неослабным вниманием, и, произнося свою речь, Сезар вновь уверился, что его таинственная почтальонша внимательна и умна и что она понимает все, о чем он говорит. Глубокая заинтересованность светилась в ее глазах, прозрачных, будто горные озера, и вместе с тем – непроницаемых. Иногда она кивала, соглашаясь с тем, что изрекал виконт, и развившийся локон парил у ее щеки.
– Я завидую вам, – произнесла она, когда Сезар остановился, сочтя, что хватит. – Вы, пожалуй, свободны. Нет, – она подняла ладонь, так как видела, что он собирается возразить, – нет, я неверно выразилась. Не свободны мы с рождения и до смерти, и свобода, вместе с равенством и братством – это призрак, поманивший людей более пятидесяти лет назад… всегда манивший. Но бывают люди, более или менее приблизившиеся к этой идеальной, недостижимой свободе, и вы, пожалуй что, из таких.
Щеки ее раскраснелись, и выглядела она прелестно. Сезар не мог оторвать от нее взгляда.
– Ах! – воскликнула госпожа де Виньоль, словно пробуждаясь ото сна. – Который нынче час?
Сезар извлек из кармана жилета позолоченные часы на цепочке и, откинув крышку, взглянул на циферблат. Стрелки остановились на восьми, и он сообщил об этом госпоже де Виньоль.
– Мне пора. Вы не могли бы отвезти меня домой?
– Конечно же, – ответил Сезар, сожалея, что вечер завершается.
Он хотел бы посидеть с ней еще немного, поговорить о возвышенном и приземленном и, может, выведать у нее кое-что… но нет. Госпожа де Виньоль оказалась умной и скрытной, а он все еще не хотел спрашивать напрямую. Так что виконт махнул рукой, подзывая официанта.
Глава 8
Дело усложняется
