Если я и склонил голову под гнетом моей участи, если я безропотно и принял позор, приписываемый обществом обязанностям, которые я должен был исполнять по своему происхождению, то я не откажусь привести в этом сочинении красноречивые слова, которыми требовали от национального собрания возвращения нам прав гражданства.
Это двойной долг признательности к тем, которые были нашими защитниками и сыновней любви моим предкам, ранее меня несшим крест, казавшийся мне таким тяжелым.
«Что сталось бы с обществом, — говорит относительно этого Матон де Ла Вареннь, — какую пользу приносили бы судьи, чему служила бы власть, если бы приговоры для наказания за поругание над законом не приводились в исполнение действительной и законной силой в лице одного из граждан, которых закон защищает? Если казнь бесчестит и позорит того, кто ее приводит в исполнение, то не должны ли быть причастными к этому позору и судебные лица, разбиравшие процесс обвиненного и произнесшие приговор: повытчик, составивший судебное решение, докладчик и помощник уголовного судьи, присутствующие при выполнении его? Почему человека, который последний прилагает руку для наказания, презирают?
Злодей осмелился сжечь собственность своего соседа, обагрить руки кровью своего брата. Вы громко требуете его смерти, толпами присутствуете при казни и считаете позорным человека, который привел над чудовищем в исполнение ваш же собственный приговор, наказал его наказанием, которое вы сами же ему назначили? Будьте же, по крайней мере, справедливыми и не противоречьте себе; согласитесь, что ни судебные лица, ни исполнитель их приговоров, а один лишь преступник заслуживает ваше презрение».
В 1793 году национальный конвент окончательно преобразовал уголовное судопроизводство относительно исполнителей.
Указом от 13 июня 1793 года он постановил, чтобы в департаменте республики был один исполнитель уголовных приговоров.
Содержание этим исполнителям он назначил из сумм Штата.
В городах, народонаселение которых не превышает 50.000 душ, оно было до 2 400 ливров.
В тех, в которых было от 50—100.000 жителей, оно составляло 4,000 ливров, в городах, где народонаселение превышало 100.000 душ — 6.000 ливров.
Наконец парижскому исполнителю приговоров было положено жалованье в 10.000 ливров. Другой указ от третьего фримера второго года определил число помощников, которых мог иметь исполнитель уголовных приговоров, и назначил, что исполнителям в департаментах будет выплачиваться сумма в 1.600 ливров за двух помощников, то есть по 800 — за каждого; парижскому — 4.000 ливров за четырех помощников, то есть 1.000 ливров каждому; этот указ содержал еще, кроме того, следующее положение: что пока французское правительство будет революционным, исполнитель города Парижа будет получать ежегодно прибавку в 3.000 ливров.
Этого было не слишком много за отсечение голов, которое от него требовали.
Указ запрещал столь часто позорить нас проклятым названием палача. На заседании, где был утвержден этот указ, было даже предложено дать нам титул национального мстителя, но с большим трудом мы получили имя менее звучное — исполнитель уголовных приговоров.
Итак, мы весьма далеки от эпохи, где парижский исполнитель получал пятьдесят ливров от своего права сбора доли съестных припасов. Заметим в то же самое время, что от патентованных писем, декретов, определявших положение исполнителей, мы перешли к приказам; содержание сделалось простым жалованьем, и из этого следует заключение, что если какая-либо должность подобным образом приходит в упадок, то недалек тот день, когда она совершенно исчезнет.
Да будут столь добры и уяснят себе сами читатели слово «палач», которое встречается в этом сочинении: я редко употреблял его, потому что мне принадлежало менее чем всем другим это звание, против которого мое семейство и я сам не переставали всеми силами восставать, и которое могло бы ранить каждого.
ЧАСТЬ II
ЗАПИСКИ САНСОНОВ, ИСПОЛНИТЕЛЕЙ ПРИГОВОРОВ ПАРИЖСКОГО ДВОРА
Глава I
Происхождение моего рода
Авторы Записок начинают обычно автобиографией, основой которой служат их рассказы, многочисленные подробности на счет генеалогии того, кого они выводят на сцену.
Человеческое тщеславие не может при этом упустить случая перечислить его титулы, развернуть его пергаменты.
Я слишком хорошо понимаю, до какой степени подобные дворянские претензии могли показаться смешными или же ненавистными у прямого и законного наследника палачей, чтобы постараться вывернуться из подобного положения.
Не без отвращения и после долгой борьбы с самим собой я решился счистить с тела благородного человека кровавые пятна, скрывавшие от всех истинный герб Верховных исполнителей Парижа.
Но Записки — та же исповедь.
Основа всякой исповеди, хотя бы она и была нечестивой, позорной — есть смирение; первым долгом она жертвует истине свои личные чувства.
Поэтому я должен рассказать, как волею природы тот, кто передал ужасное наследие, перешедшее, в свою очередь, ко мне, был дворянином. В начале этого сочинения я поневоле должен сознаться, что это была ошибка молодости, которая столкнула шесть поколений моих предков на путь позора, на котором злой рок удерживал их, пока, наконец, судьба не сжалилась надо мною.
В 1829 году один издатель по имени Сотеле поручил обществу писателей составить Записки, сочинение которых он с невероятной смелостью приписал моему отцу.
Мой отец был человек мягкого и боязливого характера. До тех пор пока рука правосудия не постучалась в его дверь, пока общество не дало ему предписание, он ощущал глубокое отвращение покидать мрак, который только лишь один он мог мирить его с горечью печальной профессии.
Он долго колебался, прежде чем решился протестовать против этого бесстыдного злоупотребления его именем и личностью. Но только принял решение, как вдруг убийство издателя позволило моему отцу отложить свои возражения.
Спустя некоторое время окончилась революция 1830 года.
Катастрофа, ниспровергнувшая вторично монархию, существовавшую девять столетий, занимала умы всех.
Пал король. Какое кому было дело до палача, его печалей и жалоб или до приписанных ему Записок?
Два тома этого сочинения были выпущены в свет, но даже сами подписчики и не думали требовать продолжения.
Эти Записки составили сплетение вымышленных показаний и пустых ребяческих выдумок, лишенных, скажу, не только всякой истины, но даже малейшей вероятности.
Поэтому мой отец не упустил случая, чтобы снова возвратиться к своему уединению, сохранять
